Роберт Хайнлайн - Гражданин галактики
Наступило долгое молчание. Свет погас. Он слышал, как мальчик подошел к дверям. Баслим ждал, готовясь услышать звук скрипнувших петель. Его не последовало; он почувствовал, как скрипнул матрац, когда на нем расположился мальчик.
– Спокойной ночи, – повторил он.
– Спок-ночь.
Он уже почти засыпал, когда понял, что тело мальчика сотрясает дрожь. Придвинувшись ближе, он ощутил его костлявые плечи и погладил их; мальчик забился в рыданиях.
Он повернулся, приладил поудобнее культю, обнял рукой содрогавшиеся плечи мальчика и прижал его к своей груди.
– Все в порядке, Торби, – мягко сказал он. – Все в порядке. Все прошло. И никогда больше не вернется.
Мальчик заплакал навзрыд и вцепился в него. Баслим мягко и нежно успокаивал его, пока содрогания не прекратились. Но он продолжал лежать не двигаясь, пока не убедился, что Торби спит.
Глава 2
Раны Торби заживали – те, что снаружи, быстро, внутренние травмы помедленнее. Старый бродяга приобрел еще один матрац и поместил его в другом углу комнаты. Но Баслим просыпался, чувствуя маленький теплый комочек, который, свернувшись, прижимался к его спине, и тогда он знал, что мальчика снова мучили кошмары. Баслим спал очень чутко и терпеть не мог делить с кем-то ложе. Но когда это случалось, он никогда не заставлял Торби возвращаться к себе в постель.
Порой мальчик выплакивал свое горе, не просыпаясь. Как-то Баслим поднялся, услышав, как Торби стонет: «Мама, мама!» Не зажигая света, он быстро подобрался к его соломенному тюфяку и склонился над ним.
– Я здесь, сыночек, я здесь, все в порядке.
– Папа?
– Спи, сынок. Ты разбудишь маму. Я буду с тобой, – добавил он, – ты в безопасности. А теперь успокойся. Ведь мы не хотим разбудить маму… не так ли?
– Хорошо, папа.
Старик ждал, почти не дыша, пока не окоченел и не заныла культя. И перебрался к себе, лишь когда убедился, что мальчик спокойно спит.
Этот инцидент заставил старика задуматься о гипнозе. Давным-давно, когда еще у Баслима были два глаза, две ноги и не было необходимости попрошайничать, он изучал это искусство. Но он не любил его и никогда не прибегал к гипнозу, даже в терапевтических целях; почти с религиозной убежденностью он уважал достоинство каждого человека, а необходимость гипнотизировать вступала в противоречие с его внутренними ценностями.
Но здесь был особый случай.
Он не сомневался, что Торби был отнят от своих родителей в столь юном возрасте, что у него не сохранилось сознательной памяти о них. Представление мальчика о жизни складывалось из путаных воспоминаний о различных хозяевах, то плохих, то получше, но все они старались сломать «плохого мальчишку». Торби сохранил в памяти некоторых из них и описывал их живо и жестко, пользуясь самыми грязными выражениями. Но он никогда не имел представления ни о месте, ни о времени – «место» было всего лишь каким-то поместьем, или домом, или заводским цехом; он никогда не называл ни планету, ни солнце (его представление об астрономии было совершенно искаженным и он понятия не имел о галактографии), а время было просто «раньше» или «потом», «короткое» или «длинное». Так как на каждой планете была своя длительность дня и года, свой метод летоисчисления, и пусть даже в интересах науки, они отмеряли время по скорости радиоактивного распада и стандартными годами с рождения человечества, после первого прыжка с планеты Сол-III к его спутнику, неграмотный мальчишка был совершенно не в состоянии определиться по месту и по времени. Земля была для Торби сказкой, а «день» – промежутком между двумя снами.
Баслим не представлял, сколько мальчику лет. Мальчик походил на подлинного потомка землян, который только входил в подростковый возраст и которого не коснулись мутации, но любое предположение базировалось на сомнительных допущениях. Вандорианцы и италогифы выглядели точно так же, но вандорианцам требовалось втрое больше времени для возмужания – Баслим вспомнил старую историю о дочке некоего консула, чей второй муж оказался праправнуком ее первого, и она пережила их обоих. Мутации не обязательно должны проявляться явно.
Вполне вероятно, что в стандартных секундах мальчик мог оказаться «старше» чем сам Баслим; космос неисчерпаем, и человечество самыми разными путями приспособилось к самым разным условиям. Но как бы там ни было – он был очень молод и нуждался в помощи.
Торби не боялся гипноза; это слово ничего не означало для него, и Баслим ничего не объяснял ему. Как-то вечером после еды старик просто сказал ему:
– Торби, я бы хотел, чтобы ты кое-что сделал.
– Конечно, папа. А что?
– Ложись на свою кровать. Затем я заставлю тебя уснуть и мы поговорим.
– Значит, я увижу какие-то сны, да?
– Нет. Это особый вид сна. Ты сможешь говорить.
Но без сомнений Торби повиновался. Старик зажег свечу, убрав остальной свет. Используя ее пламя как точку сосредоточения внимания, он начал монотонно повторять древние слова внушения, ведущие к расслаблению, дремоте… сну.
– Торби, ты спишь, но ты слышишь меня. Можешь отвечать.
– Да, папа.
– Ты будешь спать, пока я не прикажу тебе просыпаться. Но ты сможешь ответить на любой вопрос, который я тебе задам.
– Да, папа.
– Ты помнишь корабль, который доставил тебя сюда. Как он назывался?
– «Веселая вдова». Только мы называли ее по-другому.
– Ты помнишь, как попал на него. Теперь ты в нем – можешь вглядываться. Ты все помнишь об этом. А теперь вернись к тому месту, откуда попал на борт.
Не просыпаясь, мальчик напрягся:
– Я не хочу!
– Я буду с тобой. Тебе ничего не угрожает. Скажи мне, как называлось то место? Вернись туда. Присмотрись к нему.
Через пол часа Баслим по-прежнему сидел на корточках рядом со спящим мальчиком. Пот орошал его морщины, и он чувствовал, что его колотит. Чтобы вернуть мальчика в то время, с которым он хотел познакомиться, оказалось необходимым заставить ребенка снова пережить то, что было отвратительно даже Баслиму, старому и закаленному человеку. Снова и снова Торби сопротивлялся его усилиям, но Баслим не ругал его – теперь он знал, чего стоит мальчику каждый шрам и поименно мог назвать подлецов, оставивших их.
Но он достиг своей цели, погрузившись в глубины спящей памяти мальчика, к ранним истокам его детства, до того страшного момента, когда малыш потерял родителей.
Пока он, потрясенный, собирался с мыслями, мальчик лежал в глубоком беспамятстве. Последние несколько деталей в его ответах были столь чудовищны, что старик испытывал глубокие сомнения относительно своего решения докопаться до источника тревоги.
Ну что ж, посмотрим, итак что же он выяснил?
