Олег Койцан - История Разума в галактике. Старик. Начало.
Тишина – только плеск волн, накатывающихся на гальку пляжа, нарушал эту тишину. Предзакатные часы, светило уже не обжигает – до ночного ливня еще есть время, но в воздухе уже разлилась вечерняя свежесть. Впрочем, по всем приметам, выходило, что почти обязательного ночного ливня сегодня уже не случится. Хотя… столь далеко на севере давно уже не редкостью были сухие ночи, и порой сквозь просветы в облаках можно было даже увидеть местное светило во всем его блеске, а ночью, в облачных разрывах углядеть луну, а то и фрагменты звездного ожерелья, украшавшего собой небо. Хорошее время, идеальное время для работы. Океан сонно замер… Полный штиль…
Из воды, на камни побережья, выбралась пара странных существ. Одно так и осталось на пляже, а второе – второе не спеша огляделось, проковыляло от пляжа вглубь острова, порыскало среди прибрежных скал. За тем, Оно вернулось в океан, но ненадолго – спустя короткое время ведомая Им, на берег выбралась целая группа столь же удивительных созданий. Странность… и во внешнем виде – существа были закутаны в накидки из водорослей, странность в поведении – часть из них без нужды волокла за собой куски многолетних островных растений, некоторые – вороха водорослей, другие – сплетенные из трав кошели, наполненные какими-то то ли камнями, то ли кусками донных отложений. Те, что были с кошелями, сбросили свою ношу возле одной из скал и уковыляли в прибрежную пещерку. Кстати сказать, скала, в том месте, возле которого свалили свои кошели существа, выглядела весьма примечательно. Две, с небольшим отрицательным уклоном относительно морской глади, скальные стены сходились острым углом, образуя довольно узкую, но с весьма высоким потолком естественную нишу, защищенную от ветров с трех сторон света – при чем, весьма закопченную нишу. Да и камни, лежавшие у подножия скалы, все – обугленные, некоторые даже слегка оплавленные – располагались в откровенно осмысленном порядке. Здесь, в каменной выемке, настолько почерневшей от сажи, что даже еженощные дожди не могли полностью смыть черноту, был сложен… очаг? Действительно очаг: к нему уже начали стаскивать извлеченные из пещерки настоящие диковины, для этого, пропитанного влагой мира – сухие ветви растений, их стволы, разделанные на короткие куски – и укладывать их в кострище, явно следуя некоей схеме. И, сюда же, парочка существ аккуратно подтащила, извлеченную из той же пещеры, немалых размеров (в треть роста самого существа) – каменную, почерневшую от сажи снаружи, и металлически отблескивающую изнутри, чашу. Подволокли ее к кострищу, и водрузили на очажные камни, ставшие чаше опорой. Интереснейшим предметом была эта чаша – когда-то она являлась обычным каменным обломком, свалившимся с окрестных скал в один из множества местных ручьев. Тысячелетия его бока обтесывали ручейные воды, тысячелетия с нависающей над ручьем скалы на его макушку стекали дождевые струи, вытачивая в прежде плоской поверхности углубление. А, за тем сие чудо, сотворенное природой, было обнаружено и доставлено сюда, на побережье, что бы теперь служить таинственным целям этих странных созданий. И неоднократно служить – если судить по быстрым, выверенным движениям одного из существ, заделавшим тонкой глиняной перемычкой – вровень со стенками – сток, проточенный в камне водой, а за тем, в только ему известных пропорциях, уверенно принявшегося заполнять чашу камнями, вулканическим шлаком, и другими, неузнаваемыми ингредиентами, извлеченными из оставленных здесь в начале этой странной ночи, кошелей. Потом одно существо вышло из пещеры, неся верхней парой конечностей горящий обломок дерева, и зажгло костер. Ночь… ночь горел костер, ночь существа кружили вокруг него, каждый, занятый собственным делом. Кто-то подтаскивал песок с ближайшего пляжа поближе к костру, сушил его, ровнял, а за тем выводил на его поверхности таинственные узоры. Один размял кусок глины, вылепил из нее желоб, и слегка его обжег на том же костре. Несколько лепили полые глиняные фигуры разнообразнейших форм и размеров. Порой, то одно, то другое существо прекращало работу и уходило в океан, впрочем, что бы через некоторое время вернуться, и продолжить свой труд. И только одно существо, которое теперь, после нескольких часов наблюдения за всей группой созданий, можно было назвать старшим, ни на миг не отходило от костра. Иногда Оно добавляло в огонь дров, иногда что-то подсыпало в чашу, прочее время же пребывало в неподвижности. Время от времени самое маленькое из всех существ, уходило к морю, наполняло там кожаный бурдючок с водой, и, доковыляв до главы группы, обливало его, следя, что бы накидка того всегда была влажной.
Так прошла ночь. А на грани ночи и дня, старшее создание приставило к чаше глиняный желоб, потом обычнейшей палкой пробило тонкую глиняную заслонку, перекрывавшую естественный сток чаши. И… разбегаясь веером по прочерченным в песке дорожкам, в изготовленные за ночь формы хлынул поток расплава, заполняя их и переполняя, после уже неспешно растекаясь далее, по отводным канальчикам, застывая под конец причудливыми потеками в совсем уж миниатюрных формочках. И первые лучи солнца озарили единственные, от начала и до конца рукотворные предметы на этом берегу, созданные Существами, выходящими из уютных вод в столь недружелюбный им подлунный мир…
Какой-то посторонний, внешний относительно вселенной Старика, шум вторгся в Его созерцания, вырвал его разум из полудремы, соткал за мгновения вокруг встрепенувшегося сознания тело, и увлек это тело за собой, в неизвестность… Бесконечно долго Старик сопротивлялся увлекающему его течению, но в его сознании все настойчивей и настойчивей звучал чужой шепот, вещавший о мире – Его, Старика, ответственности перед миром, давно и безнадежно находящимся на грани катастрофы. Это продолжалось и продолжалось, а потом вдруг восприятие Старика рывком перешло на некий новый, отличный от прежнего план бытия, и он вспомнил – теперь уже действительно вспомнил кто Он, и что Он. Это было восхитительно – вновь ощущать тело, вновь помнить, а не питать едва не пошатнувшийся рассудок грезами, возникающими в сознании из-за полного отсутствия ощущений телесных. Не все чувства еще восстановились – например зрение пока отсутствовало, а те ощущения, что одеревеневшее тело уже воспринимало, были пока зыбки и неверны. Но Старик твердо знал, что спустя сколько-то времени все это так или иначе придет в норму и не беспокоился напрасно; мозг вскоре вспомнит, как интерпретировать приходящие от проснувшегося тела сигналы. Старик всегда был терпелив, и теперь, когда от него ничего не зависело, решил подготовить свой ослабленный дух к принятию бремени власти и ответственности (его, личных, власти и ответственности, терпеливо дожидавшейся весь срок небытия), и принялся перебирать в мыслях сокровища памяти. Детство, юность, вступление в Орден, годы учебы и работы, это были основы его личности, и сейчас эти основы служили опорой для того, что бы не потерять здравомыслия, или хуже этого – впасть в панику при пробуждении иных, не столь невинных воспоминаний. Некстати вспомнилась последняя греза: бронзовые навершия для острог и копий, крючки разнообразнейших форм и размеров, просто слитки, созданные теми, чьих последователей позже назовут Орденом, до сих пор порой находили в самых забытых уголках планеты – чаще всего, в почти уже недоступных, высоких широтах. Да – почти недоступных. Глобальное похолодание – то, что когда-то привело к возникновению разумной жизни, теперь стремительно убивала не только этот самый разум, но и всю жизнь на планете.
