Николай Гуданец - Нарушитель
Он уселся, привалился к стене. Голова болела адски. Что ж такое получается. На кой ляд Юхру чужой жизняк. Если на этом застукают, десять лет сроку. Ничего не понять. Уж лучше бы убил, замесил ногами вусмерть, чем так. Ведь не докажешь, что отняли. А потеря по своей вине — параграф 41, до восьми лет. Злостному — все восемь. Танцы кончены, двери закрываются. Позвольте рекомендоваться, Арч Ку Эхелала Ди, внезак. Неявка приравнивается к оскорблению Верховного Разума. Добровольная явка с повинной гарантирует быстрое безболезненное устранение, не исключено помилование с отправкой на бессрочные работы для блага всех живущих. Под землей ли, под водой — как повезет.
Неужто впрямь конец. Арч обхватил голову руками, до скрипа стиснул зубы. Что ж такое получается. Позавчера оставалось тринадцать лет, вчера — семь, сегодня… ноль. Жизнь прошла, ничего не поправить.
«Солнышко светило прям над головой, отправлялся в шахту парень деловой.» Ведь не шлепнут, помилуют, сволочи. На каторгу засунут.
Из брючного кармана он вытащил сплющенный брикет, отломил кусок, съел, хлебнул воды. Спешить некуда, сдаться стражам спокойствия он всегда успеет. Еды и питья хватит до середины ночи. Но даже этот остаток вольного житья бесполезен. Найти чернявого не выйдет, никакой он не Юхр, и про соседний квадрат, конечно, вранье. Через турникет не пройти без жизняка. Остается сидеть за тюками, пока не замучают голод и жажда. Идти некуда, к тому же запросто нарвешься на патруль. Такую разукрашенную физиономию споки мимо не пропустят, остановят непременно.
В груди накалялась безысходная злость на себя, на судьбу, на Подземного Папу, на весь белый свет. Злись не злись, толку не видно. А чем сидеть и трястись, как норушка в западне, лучше сразу каюк. Никаких добровольных явок, прошений, замены приговора. Патрулю не дамся, пускай пристрелят.
Рывком он поднялся и зашагал к набережной.
Погруженный во тьму порт оживал — то тут, то там вспыхивали прожекторы, трещали лебедки, орали десятские. Шла вторая четверть пополуночи.
На ходу Арч все-таки избегал открытых и освещенных мест, придерживался высокой сплошной ограды, где фонарей поменьше — то ли перегорели, то ли разбиты. Так он добрался до крайнего пакгауза, пересек рельсовый путь, нырявший под наглухо запертые ворота, осторожно выглянул из-за угла. Набережная оказалась безлюдной, как и следовало ожидать. Неподалеку, в проеме парапета, торчала лесенка причала для катеров. По ней Арч спустился к воде. Волны легонько лизали край железной площадки, глухо бились внизу, под ногами. Он встал на колени, сполоснул руки и лицо соленой влагой. Ссадины защипало, Арч отерся рукавом.
Вдалеке, у горизонта, чуть заметно ползла цепочка огоньков — караван барж следовал на разгрузку. С черного безоблачного неба светили звезды. Арч отыскал взглядом Северное Коромысло, оно уже повернулось стоймя, значит, на исходе третья восьмушка. Небесный свод неуклонно вращался, время шло, солнце входило в зенит над океаническим полушарием; когда его лучи снова коснутся материка, Арча уже не будет на свободе, а может, и вовсе не будет среди живых. Продержаться хотя бы до восхода не выйдет.
И звезды эти уже не для него, внезака, он лишен права смотреть на них. Ему суждена иная, беззвездная и нескончаемая ночь каторжника.
Неподалеку, за оградой и турникетом, пустует его рабочий стол в ремонтном бюро. Мастер созвонился с домовым надзирателем, узнал от того, что Эхелала Ди не явился на ночлег. Еще два дисциплинарных проступка, но они не в счет, взыскать не с кого. Экая бессмыслица.
Оцепенело Арч сидел на ржавой ступеньке, и если бы не огоньки барж, медленно продвигавшихся вдоль волнолома, могло показаться, что само время застыло, сгустилось в единый пустой и черный миг без конца, начала, смысла. Наконец, продрогнув, он встал и передернулся, словно стряхивая озноб.
Никакого выхода не предвиделось. Он мог лишь выбирать между двумя смертями — быстрой, от пули патрульного, либо медленной, в сумраке и духоте каторги, от изматывающей работы, побоев, скудного пайка. А потому все едино, затаиться ли, разгуливать ли без опаски; сколько ни доведется еще протянуть, этот крохотный остаток жизни окажется отравленным неотвратимостью конца.
Если человек потерял право жить, у него и тогда остается право умереть человеком, а не амбарным слизнем. Примерно так рассуждал Арч, шагая по захламленным портовым закоулкам.
Сзади послышалось тарахтенье движка, брызнул прожекторный свет. Арч посторонился, мимо прокатила дрезина с двумя гружеными вагонетками, отъехала шагов на полтораста, свернула за угол и, судя по визгу тормозов, остановилась. Движок покряхтывал на холостом ходу.
И тут из-за ближнего пакгауза появились двое патрульных, они направились навстречу Арчу обычной ленивой походочкой, от которой у кого хочешь душа уйдет в пятки. Неожиданно для самого себя Арч не почувствовал страха. «Вот, все» — только и подумал он, когда луч фонарика полоснул его по глазам.
— Стой, пошкрябанный, — скомандовал патрульный. — Что, с гулянки пилишь?
Второй спок, с пнемачом наперевес, вразвалочку двинулся, чтобы зайти проверяемому за спину. Вымуштрованные ражие детины действовали в точности по уставу, но, похоже, и в мыслях не допускали, что этот фрукт в грязном комбинезоне, ослепленный фонарем, исцарапанный и жалкий, вздумает сопротивляться. Поэтому полусогнутый палец второго патрульного лежал на гашетке свободно, безо всякого напряжения, и на мгновение запоздал с выстрелом, когда Арч ухватился за ствол, резким тычком отвел дуло от своей груди.
Все случилось как бы само собой — Арч понимал, что выбирает немедленную смерть, и остается лишь напоследок хорошенько врезать этой самодовольной сволочи по морде. Еще не вернулось отраженное стенками пакгаузов эхо выстрела. Еще не цвикнул о плиты выброшенный затвором баллончик. Обе руки Арча вцепились в пневмач, мотнувшийся на шее патрульного, рванули его на себя, а тело распрямилось из приседа, вкладываясь целиком в свирепый удар головой, снизу, по подбородку. От боли в темени перехватило дыхание. Арч наугад ударил коленом, отпрянул вбок. Оружие осталось у него — ремешок слетел с шеи оглушенного спока, попутно сорвав незастегнутую каску.
Это происходило в ясном предчувствии смерти, в ожидании пули, справа, в упор. Развернувшись к ней лицом, Арч увидел, что другой патрульный стоит, нелепо расставив ноги, согнувшись, зажав руками рану в животе. Вот он покачнулся, выронил фонарик, медленно завалился на спину. Тупо стукнула каска.
Не успел Арч опомниться, как деловито затарахтел движок, из-за дальнего угла показались вагонетки. Дрезина пошла в обратный путь. Он нагнулся, подобрал фонарик, бросился бежать. Прожекторный луч настиг его и отбросил на плиты непомерно длинную тень. Арч свернул в боковой проход, почти сплошь заставленный громадными кабельными катушками, вжался меж ними, перевел дыхание.
