Лилия Баимбетова - Планета-мечта
— После вашей… мм… акции волнения были? — спросила я у них обоих, запнувшись об слово «акция», я не сразу сообразила, как это можно назвать — уничтожение Альвердена и Серых гор.
— Нет, — спокойно отозвался Барнс.
Я кивнула и ничего не сказала. В те первые минуты моего прилета мое настроение менялось едва ли не каждую минуту, меня буквально бросало из одного состояния в другое. Когда Барнс сказал это свое «нет», на меня вдруг после беспричинной ярости напала грусть. Мне действительно казалось, что настроения на планете довольно мирные, а почему — я даже не знаю. Если рассуждать здраво, все должно бы быть наоборот. Да, вороны мертвы, да, маги Альвердена мертвы, мертвы все правители северного континента, но неужели все приняли это так просто? Ведь они мертвы, неужели никто из правителей не загорелся жаждой мести? У людей нет на этой планете правителя, у файнов тоже, но тороны, например? Неужели они все так же мирно живут в степи? Кто сейчас князь торонов? Если еще Тэй, неужели он так просто забыл бы смерть Царя-Ворона, неужели не стал бы мстить за побратима? Странно все это. И чувствовала я себя все еще странно. Словно это вовсе и не я, словно меня и вовсе здесь нет. Очень тихо было здесь, пахло травой и пылью, очень тихо здесь было.
— И что, все спокойно? — сказала я, — Все действительно спокойно?
— Да, — сказал Барнс, приостанавливаясь и поглядывая на меня, — Да, вы правы. Спокойно. И не спокойно. Ничего не заметно, но я уверен, что нам этого не простят. Хотя никто не показывает вида. Знаете, будто ничего и не произошло. Это меня и настораживает.
— Не знаю, — сказала я в ответ задумчиво, поправляя ремень сумки, — Вы ведь общаетесь только с людьми?
— Да.
— Людям, может, и все равно. Особенно здесь, в степных районах. Что им Альверден, здешние жители и не бывали там никогда. Слишком далеко. Новости из дальних краев обычно мало кого интересуют, свою бы голову уберечь. Альверден далеко, а вы близко, Стэнли, понимаете?
— Знаете, что странно? — сказал вдруг Кун, — Тот город…
— Да? — я вдруг без причины насторожилась. Это было такое странное чувство, нежность и настороженность вперемешку, ведь речь зашла об Альвердене, и я не помнила уже, что он уничтожен, я только помнила город, красные особняки и алые розы во дворах. Моя нежность…. Ведь это был, наверное, единственный город, который я любила, вообще-то я девочка наполовину космическая, наполовину деревенская; всю мою профессиональную жизнь я работала, в основном, в сельской местности, в городах никогда не работала и потому к ним не привыкла.
— Там…. Как бы вам это объяснить… — неуверенно говорил Кун.
— Как есть, — сказала я быстро, — Что с городом? Вы про Альверден говорите?
— Да. Про него. Город, знаете ли, стоит. Жители мертвы, а город стоит. Даже пожаров не было.
— Что?! — сказала я резко, останавливаясь у самых дверей. Двери были зеркальные, и в каком-то странном искажении там отразились мы трое: высокий светловолосый Барнс, невысокий худой смуглый Кун, маленькая я в серо-серебристой форме, и над нами облака, вытянутые через все небо. Я повернулась к Куну и требовательно смотрела на него.
— Вот так, — сказал он, — Горный массив полностью разрушен, а город стоит. Будто ничего и не было.
— Вы уверены? — сказала я одними губами. Я растерялась. И немного испугалась. Он кивнул, но я и так уже поверила. Странно, что случилось так, а не наоборот. Я поняла тогда, именно тогда, что уничтожением Альвердена и Серых гор дело не ограничивается, что было еще что-то, что-то очень плохое, хотя почему именно так я подумала, именно «плохое», я так и не понимаю. Но именно я так подумала и думаю до сих пор: разрушение Альвердена и Серых гор — это не самое худшее, что случилось здесь. И это что-то нам еще совершенно не известно, что-то твориться тут — помимо нас. Может быть, поэтому местное население так и равнодушно.
Уже открывая дверь, Барнс сказал весело:
— Говорят, вы уже бывали здесь?
— Кто говорит? — сказала я быстро и настороженно.
Он развел руками:
— Прошел такой слух…. Говорят, эту планету открыла экспедиция вашего отца.
Кун, уже зашедший в темный холл, оглянулся на нас. Барнс с улыбкой поглядывал на меня; я заметила, что глаза у него голубые, но не яркие, а ближе к серому, цвета зимнего неба.
— Мне было пять лет, — сказала я беспомощно, словно защищаясь этой бессмысленной фразой, мне неприятно было, что он заговорил об этом, — Всего пять лет.
— Я читал отчеты той экспедиции, — сказал Кун из холла, слегка улыбнувшись, — но не думал, что это вы… та девочка, которая потерялась и нашлась только через год.
Я улыбнулась беспомощно и виновато, как улыбаются обычно люди, когда им рассказывают о том, какими они были в детстве, какие глупости говорили и делали. Расспросы о моем "чудесном путешествии" всегда вызывают у меня чувства, аналогичные тем, которые я испытываю, когда у меня спрашивают о том, как я в три года залезла под генеральный пульт управления и потом не смогла вылезти. Это всегда так неприятно.
В холле космопорта было темно и довольно прохладно. Мы вошли и остановились посредине этого пустого помещения с серыми панельными стенами. Два темных коридора отходили в разные стороны, там по обеим стенам тянулись белые двери; прямо перед нами начиналась лестница на второй этаж, широкая и пологая, с белыми широкими перилами. Откуда-то с лестницы струился сероватый рассеянный свет. В здании было страшно тихо, так иногда бывает в учебных заведениях, когда все студенты на лекциях, но не во всех, а только в некоторых. Там, где я училась, так бывало в корпусе химического факультета. Каждый раз, когда заходишь туда, там было темно и тихо, на всех четырех этажах тихо, все сидели по лабораториям.
Кун, извинившись, тотчас же ушел в боковой коридор. Барнс слегка улыбнулся, проводив его взглядом, и повернулся ко мне.
— Ну, что же, — сказал он, словно рад был освободиться и от меня, и от Куна, — Я думаю, показывать вам ничего не нужно, здание типовое. Нет?
— Нет, — сказала я, — не нужно.
— Вы извините, мне бежать надо. Найдете нежилую комнату, смело селитесь. Народу у нас сейчас мало.
— А на звездолетах? — сказала я, — В смысле, там я могу пожить?
— Это вы с капитанами. Извините, — сказал он, прижимая руки к груди. При его комплекции это выглядело комично, — Я уж побегу.
Он, и правда, побежал. Я посмотрела ему вслед, слабо усмехаясь: что же он, ни одного живого координатора не видел? Меня это каждый раз так неприятно поражает, а потом забывается: и ими забывается, и мной. Как-то когда разработаешься, все эти условности забываются: кто координатор, а кто не координатор.
