Лилия Баимбетова - Планета-мечта
Все это нахлынуло разом и отпустило. Весь здешний космодром представлял из себя огромное бетонное поле. Он казался слишком большим для четырех звездолетов, одиноко возвышавшихся посредине. Это были исследовательские звездолеты класса «стрела», три эмалево-белые, совершенно не отражающие солнечные лучи, эти были явно с матушки-Земли, а четвертый — тонкий, синевато-серый, вызвавший у меня приступ легкой ностальгии, был с Веги. Не думаю, что здесь когда-нибудь присутствует большее число звездолетов, и четыре для этой планеты слишком много. Слева от меня было невысокое двухэтажное здание космопорта с зеркальными окнами во весь второй этаж. Здание опоясывал узкий черный балкон. В синеватых зеркальных окнах отражалось небо с перистыми облаками и тонкие стрелы звездолетов. В этом здании, как я поняла, располагалась миссия землян на Алатороа, здание было типичное, но не новое, такие строили довольно давно, когда я еще училась в школе. Звездолеты здесь стояли новые, никакого старья класса «болид», какие обычно можно встретить на планетах вроде Алатороа, расположенных далеко от обычных трасс, но здание космопорта явно строилось сразу после отлета экспедиции моего отца, ну, может, через год, через два, но не позже.
Торже начинался сразу за космопортом. Обычно космодромы располагают далеко от местных поселений, но здесь почему-то пренебрегли традицией. Впрочем, вряд ли здесь такое уж оживленное расписание прилетов и отлетов. Торже — это обычный степной городок из невысоких домов с палисадниками. Крыши были зеленые, изредка виднелись голубые и рыже-кирпичные; на другом конце города возвышалась башня ратуши, сложенная из темного камня, непонятно откуда взявшегося в степи. Из зелени преобладали крыши, палисадники были не слишком пышные; кое-где встречались невысокие кривые деревья с пыльными кронами. Город растекался по сухой земле — вправо, влево, вдаль; поверхность здесь была плоская, как стол. Вокруг космодрома до самого горизонта была степь — масса неярких, словно подсушенных трав. У самой кромки ничем не огороженного бетонного поля колыхались метелки ковылей. Стояла тишина, слышен был только шелест трав под ветром. Я была странно потрясена этим видом, хотя я не могла бы объяснить, чем вызвано было мое потрясение. Обычный летний день, не слишком солнечный. Над степью нависало белесое небо, и ветер метался между небом и землей, и степь переливалась под его порывами — как море, и откуда-то сбоку светило неяркое солнце. На миг мне сделалось почти плохо, но потрясение это было скорее радостное, чем горестное.
Я давно заметила, что знакомые места воспринимаются совсем иначе, чем совершенно незнакомые. На И-16 я работала три раза, и именно там это мне и пришло в голову. На незнакомый пейзаж можно смотреть совершенно равнодушно, даже так называемые красоты природы не воспринимаются по-настоящему, когда ты видишь этот пейзаж впервые. Но если ты уже бывал в этих местах, ходил по этой земле, знаешь что-то о ней, это совсем другое. Вот это я испытала, выйдя на трап. Я не видела этого космодрома, и Торже я почти не помню, но именно это чувство владело мной — то, что ты испытываешь, когда смотришь на места, до боли знакомые и до боли любимые. Это был странный довольно момент. Было слышно только, как ветер путается в траве. Все мои мысли, чувства, все во мне притихло. Я ничего не чувствовала, только что-то замирало у меня в груди. В детстве я испытывала нечто подобное, но это очень трудно описать словами…. Словно даль впереди светла, и впереди тебя ждут приключения. Это затаенное, тихое волнение рвала мне сердце, как в детстве, как тогда. Бесцельное, совершенно бессмысленное чувство, я никогда его не любила, но оно всегда преследовало меня — весь тот год, что я провела здесь, оно преследовало меня. Может быть, именно это было причиной моего потрясения. Я ожидала, я страшилась того, что найду иную планету, не такую, какой ее сохранила моя память, а оказалось, что ничего не изменилось. Я успела увидеть лишь степь и бетонное поле, но все это полно тайным смыслом. Ветер, травы, небо, этот городок за космодромом. Я почти подготовилась к разочарованию, но к этому я не была готова. Ничего не изменилось, и я не была к этому готова. Я забыла, что главное чудо было не в магии, не в событиях, а просто везде. Трава, ветер, небо. Чудо было все еще здесь.
Чудо все еще здесь. Моя сказка вернулась ко мне, и деться мне некуда.
Встречающие меня немного опоздали. Я спустилась по металлическим ребристым ступеням, держась одной рукой за поручень, в другой я несла свою сумку, и ступила на бетонное поле космодрома. Когда я отошла на несколько шагов, катер мягко взлетел; я даже не обернулась на этот характерный звук, похожий одновременно на шипение сотен кошек и на шум морского прибоя. Вообще-то, мне нравится, как взлетают и садятся десантные катера: что-то есть в их манере кошечье, мягкое и хищное. Словно это не летательный аппарат, а летающий зверь. Глайдеры, например, вовсе не такие обаятельные, может быть, поэтому я так толком и не научилась на них летать. То есть, управлять-то я ими могу, нас ведь, бедненьких, всему учат, но ни вкуса, ни изящества в этом нет.
Только когда катер взлетел, двери космопорта открылись, выпуская двоих мужчин. Они почти бегом направились ко мне. Один был заметно выше другого, светловолосый и крупный, он бежал немного неловко, согнув руки в локтях и прижимая их к туловищу. Крупные люди часто так бегают, особенно непривычные к бегу. Пробежав немного, они перешли на шаг. Я ждала их, стоя на месте, и ветер метался вокруг меня, словно надоедливый щенок, лохматил волосы, швырял в глаза мелкой степной пылью. Повесив сумку на плечо, я придержала волосы обеими руками, чтобы в глаза не лезли
Меня встречали Стэнли Барнс, руководитель миссии землян на Алатороа, и Торнберг Кун, капитан звездолета «Весна». Оба были подчеркнуто официальны, я сразу поняла, что меня прислали сюда вопреки не только моей, но и их воле. Торнберг Кун довольно невысокий сухощавый мужчина, смуглый и черноволосый. Одет он был в форменную рубашку с коротким рукавом и серые брюки. Я обычно легко схожусь с представителями исследователей, я ведь сама вышла из этой среды, но к этому человеку я сразу почувствовала неприязнь. Меня не оставляет мысль о том, что именно он отдал приказ стрелять из ПСМ. Нет, я не виню — его. С какой стати мне его винить в чем-то, у него, может быть, не было другого выхода, наверняка, не было. Но каждый раз, когда мой взгляд падает на этого, в общем-то, совершенно обычного и даже приятного человека, я осознаю заново, что Альвердена с его университетами, особняками из красного кирпича, ярмарками, библиотеками уже нет. И поселений в Серых горах тоже нет. А этот человек ходит рядом со мной, говорит со мной, и у него узкое темное лицо, и хрящеватый нос, небольшие глаза и густые брови, и в жестких, слегка кудрявящихся волосах уже проглядывает седина. От сознания этого можно сойти с ума.
