Роберт Шекли - Лабиринт Минотавра (сборник)
Кромптон вырос и превратился в болезненно худого юношу среднего роста, остроносого, тонкогубого и лишенного обаяния. Его тусклые глаза скрывались за линзами очков, на лбу наметились залысины, а на подбородке кое-где пробивалась реденькая растительность.
Высокий интеллект и необычайно талантливое обоняние Кромптона обеспечили ему хорошую работу и быстрое продвижение по службе в «Сайкосмелл, Инк.»; в тридцать лет он занимал уже должность главного эксперта, предел мечтаний любого работника в этой области, что принесло ему почет и вполне приличный доход. Но Кромптон не чувствовал полного удовлетворения.
Он с завистью видел вокруг себя людей с изумительно сложными, противоречивыми характерами, людей, которые постоянно вырывались из стереотипов, навязываемых обществом. Ему встречались абсолютно бессердечные проститутки и армейские сержанты, ненавидевшие жестокость; богачи, не жертвовавшие ни цента на благотворительность, и ирландцы, которые терпеть не могли сплетен; итальянцы, не способные пропеть ни одной мелодии, и французы, действовавшие без расчета и логики. Кромптону казалось, что большинство людей живет удивительно яркой, полной неожиданностей жизнью, то взрываясь внезапной страстью, то погружаясь в равнодушный покой; они говорят одно, а делают совсем другое; поступают наперекор своей собственной натуре и превосходят свои возможности, сбивая тем самым с толку психологов и доводя до запоев психоаналитиков.
Но для Кромптона, которого врачи ради сохранения его рассудка лишили всего этого духовного богатства, такая роскошь была недостижима.
Всю свою сознательную жизнь, день за днем, с отвратительной методичностью робота в 8.52 Кромптон прибывал в «Сайкосмелл». В пять пополудни он убирал свои масла и эссенции и возвращался в меблированную квартиру. Здесь он съедал невкусный, но полезный для здоровья ужин, раскладывал три пасьянса, разгадывал кроссворд и растягивался на узкой одинокой постели. Каждую субботу, протолкавшись сквозь тусовку безалаберных, веселых подростков, Кромптон ходил в кино. По воскресным и праздничным дням он изучал «Никомахову этику» Аристотеля, потому что верил в самосовершенствование. А раз в месяц Кромптон крадучись отправлялся к газетному киоску и покупал журнал непристойного содержания. Дома, в полном уединении, он с жадностью поглощал его, а потом в порыве самоуничижения рвал ненавистный журнал на мелкие кусочки.
Кромптон, конечно, понимал, что врачи превратили его в стереотип ради его же блага, и пытался смириться с этим. Некоторое время он поддерживал компанию с такими же заурядными, ограниченными личностями. Но все они были высокого мнения о себе и закоснели в собственном самодовольном невежестве. Они были такими от рождения и потому не чувствовали своей неполноценности, не мучились жаждой самовыражения и не хотели видеть дальше своего носа. Кромптон скоро признал, что люди, похожие на него, невыносимы, а значит, и сам он невыносим для окружающих.
Он изо всех сил старался вырваться за грани удручающей неполноценности своей натуры. Он посещал лекции по самообразованию и читал духовную литературу. Он даже обратился в нью-йоркское бюро знакомств, которое организовало ему свидание. Кромптон воткнул белую гвоздику в петлицу и отправился к театру «Лоу Юпитер» на встречу с загадочной незнакомкой, однако за квартал до театра его пробрала такая дрожь, что он вынужден был повернуть назад.
В характере Кромптона были всего четыре основные черты: интеллект, целеустремленность, настойчивость и воля. Неизбежное разрастание этих свойств превратило его в исключительно рациональную, монолитную личность, сознающую свои недостатки и страстно желающую восполнения и слияния с отторгнутыми компонентами. Как Кромптон ни бился, он не мог вырваться из жестких границ своей натуры. Его гнев на себя и на доброжелателей-врачей становился все сильнее, и так же сильно нарастала в нем потребность шагнуть за пределы возможного. Но у Кромптона был всего один путь к обретению чудесной многогранности, внутренних противоречий и страстей – словом, всего человеческого. И путь этот лежал через реинтеграцию.
Глава 3
И вот в день, когда ему исполнилось тридцать – законный возраст для реинтеграции, – Кромптон отправился к доктору Власеку, нейрохирургу, который в свое время оперировал его. Кромптон был взволнован, жаждал узнать имена и адреса своих недостающих компонентов, мечтал воссоединиться с ними и стать полноценным человеком.
Доктор Власек запросил его больничную карту, обследовал Кромптона с помощью когноскопа, ввел данные в компьютер и, просмотрев результат, покачал головой.
– Элистер, – сказал он, – очень сожалею, но советую вам отказаться от реинтеграции и смириться со своей теперешней жизнью.
– Но почему же?
– Согласно компьютерным данным, у вас не хватит ни сил, ни стойкости, чтобы уравновесить ваши компоненты, слиться с ними.
– Но у других-то получается! – воскликнул Кромптон. – А у меня не выйдет? Почему?
– Потому что слишком поздно прибегли к расщеплению. Шизоидные сегменты слишком закоснели.
– Все равно я хочу попробовать, – сказал Кромптон. – Пожалуйста, назовите мне имена и адреса моих Дюрьеров.
– Умоляю, откажитесь от ваших намерений, – сказал Власек. – Попытка реинтеграции приведет вас к безумию, а то и к смерти.
– Дайте адреса, – холодно потребовал Кромптон. – Это мое законное право. Я чувствую, что справлюсь с ними. И когда они целиком подчинятся моей воле, произойдет слияние. Мы станем единым целым, и я наконец буду полноценным человеком.
– Да вы даже не представляете себе, что такое эти ваши Дюрьеры! – возразил доктор. – Вы считаете себя неполноценным? Да вы жемчужное зерно в куче этого навоза!
– Мне все равно, какие они, – сказал Кромптон. – Они – часть меня. Пожалуйста, их имена и адреса.
Горестно покачав головой, доктор написал записочку и протянул ее Кромптону.
– Элистер, эта авантюра не имеет никаких шансов на успех. Умоляю – еще и еще раз подумайте…
– Спасибо, доктор Власек, – сказал Кромптон и с легким поклоном покинул кабинет.
Стоило Кромптону очутиться в коридоре, как от его самоуверенности не осталось и следа. Он не посмел признаться доктору Власеку в своих сомнениях, не то добрый старик отговорил бы его от реинтеграции. Но теперь, когда имена были у него в кармане и вся ответственность легла на его плечи, Элистера обуял страх. Его затрясло крупной дрожью. Он подавил приступ, добрался на такси до дома и сразу же бросился в постель.
В течение часа, ухватившись за спинку кровати, словно утопающий за соломинку, он корчился в мучительных судорогах. Потом припадок кончился. Он сумел унять дрожь в руках настолько, чтобы вытащить из кармана и прочитать записку, которую дал ему доктор.
