Виктор Сапарин - Последнее испытание
- У вас, - сказал Шервуд, - рука художника работает отдельно от мысли конструктора. Дайте-ка я... - Он сел за Костин стол и в пять минут набросал силуэт башни. - Ну как?
- Ничего... - Костя критически оглядел набросок. - Вы знаете, мне даже нравится. Но как отнесутся к этому чертежные роботы?
- А вы отдайте им!
Машина, к явному удивлению Кости, вычертила нечто очень близкое к рисунку Шервуда. Тот подумал, кое-что изменил и опять отдал машине. Теперь работа Шервуда и машины совпала.
- Я никогда не буду конструктором, - огорчился Костя. - Удивительно, как быстро вы справились с делом!
Шервуд рассмеялся.
- Я пользовался вашими готовыми идеями по части формы. Иначе я провозился бы дня два. Знаете, мне иногда кажется, что мы с вами вдвоем составляем одного идеального конструктора. Так что не отчаивайтесь, вы, половинка!
Вскоре Шервуд сделал еще одно открытие: его новый практикант мечтал стать художником. У него был даже готовый замысел картины - он хотел изобразить молодежь Великой Эпохи, удивительного и неповторимого периода в истории человечества, когда создавался весь тот мир, в котором мы с вами живем. Он сказал, что очень ясно представляет себе, как должна выглядеть эта картина.
- Понимаете: все должно быть просто. Героические люди - это люди, которые просто делают великое дело.
Он добавил, что ему недостает одного важного условия. Однако не художественного мастерства, как думал Шервуд, - по-видимому Костя в своих способностях не сомневался, - а, как выяснилось, совсем другого.
- Участия в каком-нибудь большом деле, - сказал Костя. Шервуда в глубине души всегда немного возмущало это постоянное стремление молодежи непременно к великим делам. Кто же, спрашивается, будет заниматься делами повседневными, которых еще немало на нашей планете.
- Ну, великого дела я вам обещать не могу, - сказал он. - Но станция на Венере, вся, с потрохами, должна стоять на полигоне ровно через два с половиной месяца. Какой-никакой, пусть прозаический, но все-таки труд!
Костя разочарованно махнул рукой. Но он продолжал честно трудиться под руководством Шервуда.
Постепенно бюро изменяло свой облик. Пяток новых, изящных и быстродействующих машин, работающих без чертежей, заменил штук сорок роботов, корпевших над листами ватмана. В помещении стало свободнее.
На долю Шервуда и Кости осталась теперь почти чистая творческая деятельность, их работа стала в известной степени более напряженной: отпали паузы, передышки, невольные секунды отдыха, когда мозг занят машинальным ходом мысли или привычными умозаключениями. Зато проектирование быстро продвинулось вперед. Они работали только по два-три часа, по утрам, на свежую голову - и все же станция была готова за две недели до срока. Шервуд и Костя догнали своих "соперников", авторов второго и третьего вариантов, которые начали работу раньше. Шервуд не мог не признать, что большая заслуга в этом была нового практиканта и той революции, что он учинил в бюро.
Последние дни, как заметил Шервуд, практикант был поглощен еще чем-то, кроме работы в бюро. Иногда он в полном самозабвении чертил, именно чертил совершенно фантастические конструкции, которые при трезвой проверке их машинами оказывались никуда негодными. Тогда Костя отбрасывал чертежи в сторону, морщился и накидывался на текущую работу, как бы стараясь наверстать упущенное время.
Иногда он, отложив в сторону чертежи, рисовал что-то, а потом вздыхал и снова принимался за работу. Чаще всего на рисунках была девушка, уже знакомая Шервуду, та самая, что вызвала в свое время такое возмущение у Мак-Кинли. Шервуду показалось, что в лице ее по сравнению с первым профилем из пластилита происходят какие-то изменения. Взгляд стал как будто серьезнее. На некоторых рисунках девушка словно впервые задумалась над чем-то. Шервуд, естественно, ни о чем не спрашивал Костю: мало ли какие вопросы волнуют современных юношей и девушек.
Однажды Костя пришел веселый, брызжущий бодростью, как ионный душ. Он шутил и смеялся целый день и наработал такую уйму дел, что удивил даже Шервуда, видавшего виды, и не совершил ни одного самомалейшего промаха. Все, что выходило из его рук, машины принимали с полным одобрением, словно и им нравилось иметь дело с таким веселым конструктором.
С таким подъемом практикант проработал три дня. Потом он ходил увядший и растерянный, упавший духом, и работал механически. Прошло несколько дней, и он пришел тихий, серьезный, словно повзрослевший. Работал не менее производительно, чем в дни подъема, но молча, с каким-то внутренним упорством, точно стиснув зубы. И опять все, что он делал, был безукоризненным с чисто профессиональной стороны.
"Кажется из малого будет толк", подумал тогда Шервуд.
И вот их детище - пожалуй можно сказать - стоит почти завершенное на полигоне. Завтра несколько последних взмахов кисти и все.
Костя, по-видимому, не сомневается, что собирать ему придется, если он, конечно, полетит на Венеру, именно их станцию.
Но Шервуд в этом вовсе не уверен. Сейчас он вдруг начал обнаруживать в своем проекте все новые и новые недостатки.
Он стоял в рассеянности на берегу моря и смотрел на бегущие навстречу волны. Завтра! Завтра начнется испытание...
3.
Как все произошло? Шервуд, конечно, знал, так же как и Мак-Кинли, что в сорока километрах от полигона проходит ураган. В этом не было ничего неожиданного и страшного. Ураган шел в точности по маршруту, который заранее выводила на карте синоптическая машина. Временами казалось, будто не машина следила за ураганом и вычерчивала его путь, а он шел покорно по линии, начертанной машиной, - так, словно в парном танце, совпадали до мелочей их шаги. А потом что-то произошло! Мало вероятно, чтобы ошиблась машина. Скорее всего в игру вступили факторы, которых машина не знала и не могла учесть, - произошел тот случай, один из миллиона, что время от времени выпадает на долю исследователя природы словно в насмешку над его усилиями покорить ее.
Поскольку ось движения урагана проходила вдалеке от полигона, Шервуд без всяких раздумий вошел внутрь только что собранной станции. Он знал, что точна современная синоптика, построенная на твердых математических расчетах, и вовсе выкинул из головы этот ураган. Не думаем же мы, как бы не попасть под поезд, находясь в нескольких километрах от железной дороги.
Мак-Кинли и Костя остались снаружи. Сквозь прозрачные стены переходных коридоров Шервуд видел, как они спокойно о чем-то разговаривали. Потом, когда Шервуд удалился на добрых полкилометра, он увидел, что они засуетились и стали размахивать руками. Пластилитовые стены станции не пропускали радиоволн, поэтому блок-универсал Шервуда не принимал сигналов от блок-универсалов Мак-Кинли и Кости. А расстояние было слишком большим, чтобы можно было разобрать жесты.
