Сергей Беляев - Истребитель 2Z
Но тут из-за портьеры появилась с докладом фигура секретаря:
— Начальник восемнадцатого кабинета.
— Впустите!
На месте коричневой фигуры секретаря на фоне портьеры появилась фигура в черном мундире, несколько мешковато сидевшем на длинном туловище. Сухое, морщинистое лицо вошедшего изображало готовность и внимание.
— Здравствуйте, Хох, — важно проговорил Пумпель, двигая бровями. — Садитесь.
Большим пальцем левой руки Пумпель солидно надавил бронзовую кнопку, и вверху, на потолке обширного зала-кабинета, парадно зажглась роскошная хрустальная люстра. Пумпель выждал несколько секунд, пока Хох уселся в кресло напротив, и солидно произнес, топорща усы:
— Встаньте!
И сам встал, официально выпрямившись. Хох вскочил, поднял подбородок вверх, как будто ему наподдали кулаком под челюсть, выпучил глаза.
Пумпель размеренно произнес:
— Предлагаю выслушать внимательно. Личное распоряжение самого его высокопревосходительства.
Тут Пумпель скосил глаза на крайний справа телефонный аппарат; Хох почтительно и понимающе сделал то же самое.
— Да, распоряжение — усилить дело номер сорок первый. Оно начато по моей инициативе, как вы знаете.
Пумпель слегка откашлялся, подражая начальственному кашлю, слышанному в трубке, и выговорил, намеренно сгущая голос до хриповатого баска:
— Сядем. Поговорим о деталях.
Сел, поправил натянувшиеся на коленях форменные брюки, подвигал бровями в стороны. Пумпелю всегда казалось, что такое двигание бровями придает его лицу выражение необходимой строгости и действует на собеседников устрашающе.
— Сначала несколько мелочей. Как идут дела у профессора Мерца?
Хох наклонился над столом:
— Он под прекрасным наблюдением, ваше превосходительство. Занят анализом доставленного ему газа.
— Хорошо. А как чувствует себя ваш молодой человек?
— Если только у него имеются какие-либо интересные документы, то ручаюсь, что через двадцать четыре часа они будут лежать перед вашим превосходительством на этом столе.
— Вы полагаете, что его предложения серьезны?
— Он дурачит нас.
— Каким образом?
— Я подозреваю, что он решительно не нуждается в деньгах. Ему только важно войти в контакт с нами. Он действует по заданию с другого конца европейской оси. Я получил сведения, что синьор Чардони в нашем городе и сам ищет свидания с неуловимым юношей.
— М-м… А скажите, Чардони очень обеспокоен пропажей у него стеклянной ампулы?
— Агентура доносит, что Чардони не показывает видимых признаков беспокойства, но все-таки я полагал бы, на всякий случай, задержать его и слегка… поговорить с ним.
Пумпель в легком беспокойстве задвигал бровями:
— Это вызвало бы излишние разговоры в министерстве иностранных дел… Лучше приставьте к нему Эдвара для постоянного наблюдения.
— Слушаю, ваше превосходительство.
— Теперь расскажите, как обстоит у вас дело на Востоке. Направили ли вы кого-нибудь на помощь нашим людям?
— Нет, ваше превосходительство. Теперь не тридцать шестой год, когда мы могли оперировать более свободно. Переправлять наших людей к красным стало почти невозможным. У них на каждом метре кордона стоят пограничники. А если даже каким-либо чудом нашему проскользнуть и удается, то любой колхозник задерживает его на первом же километре от границы. Да что колхозник! Мальчишки и девчонки сообщают обо всем начальникам красных застав! Каждое дело, которое мы с такой тщательностью готовим здесь, лопается там, будто мыльный пузырь.
— Его высокопревосходительство осведомлен об этом. Поэтому дело номер сорок первый, согласно его личным указаниям, нам придется вести совершенно особым методом. Приступим…
Пумпель подошел к большому портрету и нажал рычаг, скрытый за оконной портьерой. Портрет отодвинулся в сторону, обнажив стену. Второй нажим на рычаг — и кусок стены приоткрылся, обнаружив замаскированный несгораемый шкаф. Маленьким ключом Пумпель открыл тяжелую дверцу и вынул из шкафа черную шелковую папку:
— Вот.
Хох с почтением посмотрел на мрачный четырехугольник, торжественно положенный на стол. Пумпель медлил раскрыть папку:
— Тут всего лишь несколько вырезок из газет и журналов. Важным будет то, что мы добавим к этим материалам. Но здесь нужны особые методы.
Морщинистое лицо Хоха выразило почтительное внимание.
— Да, Хох, после длительных размышлений я пришел к убеждению, что нет ни одного словесного или цифрового шифра, который не был бы расшифрован красными специалистами через несколько часов после того, как им в руки попадет шифрованный документ. В то же время ясно, что наша тайна должна быть так засекречена, чтобы ни один посторонний не мог проникнуть в нее. Переговоры с посылаемыми людьми должны быть завуалированы чрезвычайно.
— Я разработал несколько остроумнейших кодов, ваше превосходительство, — заметил Хох.
— Я был знаком с ними раньше, чем узнали их вы, ваше превосходительство, — сдвинул брови Пумпель. — Мне теперь ясно одно: если в кодах фигурируют слова и цифры, то им цена один пфенниг в валюте двадцать первого года.
— И ваше превосходительство предлагает…
— Ввести в код предметы.
Пумпель раскрыл траурную папку. Листок папиросной бумаги в ней был покрыт мелкими аккуратными строчками. Под листком Хох увидел несколько старых почтовых конвертов.
— Смотрите, Хох. Моя личная переписка с заграничной агентурой. Я сделал маленький опыт кодирования предметами. Каждое из этих писем было в ваших руках, Хох, и вы ничего не заметили. Вот письмо из Афин, вот — из Брюсселя, вот — из Осло… Ничего особенного: сообщаются новости, известные по газетам каждому грамотному. Открытие нового отеля, свадьба кинозвезды Доры Мокей, объявление о новых моделях дамских шляп и прочие пустяки. Вы, несомненно, пробовали приложить к расшифровке этой переписки ваши коды…
Хох смущенно отозвался:
— Виноват.
— Да, вы не имели права интересоваться моей личной перепиской. Но дело не в этом. Ни один из ваших кодов здесь не дал результата?
— Эта переписка не была зашифрована, — возразил Хох.
— Вы ошиблись. Переписка была кодирована. — Пумпель довольно улыбался. — Впрочем, ваша ошибка вполне извинительна, Хох. Возьмите это письмо.
Повертев в руках старый конверт, Хох вынул из него листок бумаги и прочитал:
— «Дорогой дядя, я очень довольна поездкой. Крепко целую. Твоя Мици. Триест, 18-го июня…» Ничего особенного не вижу. Письмецо, я полагаю, от одной из многочисленных племянниц вашего превосходительства, — скромно сказал Хох, все еще держа письмо в руках.
