Герберт Уэллс - Остров Эпиорниса (Без указания переводчика)
«Часто наблюдал я, лежа на траве, как мой птенчик расхаживает около меня и поклевывает; я даже фантазировал на ту тему, как я буду показывать его и зарабатывать этим деньги, если только удастся мне выбраться из своего заточения. После первой линьки он сделался красивее; на голове у него появился гребень и синие сережки, а в хвосте несколько зеленых перьев. Частенько я размышлял, имеет ли Даусон какое-нибудь право на него или нет? В бурную погоду и во время дождливого сезона мы ложились с ним бок о бок под навес, который я устроил из обломков челнока; чтобы скоротать время, я рассказывал ему всякие глупости о своих друзьях, оставшихся у меня дома. Когда же непогода проходила, мы опять таки вместе вылезали из своего убежища и отправлялись бродить по берегу в поисках за морскими выкидками. Говорю вам, это была настоящая идиллия. Если бы у меня было хоть немного табаку, я чувствовал бы себя, как на небе.
„Однако же, в конце концов второго года счастие наше стало помрачаться. К этому времени мой Пятница превратился уже в великана, вышиною в четырнадцать футов, если считать и клюв, с громадной, массивною головою, похожей на мотыгу, и парой большущих карих глаз с желтым ободком, расположенных рядом, как у человека, а не по сторонам головы, как у курицы. Оперение сделалось прямо восхитительным — ничего похожего на скромную и монотонную окраску наших страусов — скорее оно походило на оперение казуаров, как по цвету, так и по узору. Но вместе с этим он начал обнаруживать признаки скверного характера — он начал поднимать и топорщить на меня свой гребень…
„Однажды случилось, что рыбная ловля моя была крайне неудачна… смотрю… а мой Пятница расхаживает и подпрыгивает около меня как-то особенно странно. Я подумал, что он, быть может, наелся опять морских огурцов или какой-нибудь другой гадости; но, нет, оказалось, что он просто сердится. Я тоже был страшно голоден, и когда, наконец, мне удалось вытащить рыбу, то, понятно, я пожелал оставить ее для себя. В то утро расположение духа было скверное с обеих сторон. Он подскочил к рыбе и уже схватил ее, а я ударил его за это по голове. А он как кинется на меня! Боже!…
„Это он мне сделал, — сказал рассказчик, указывая на шрам. — Затем, он лягнул меня. Право, ломовая лошадь не могла бы лягнуть сильней. Поднявшись и увидев, что он намеревается снова броситься на меня, я кинулся бежать, закрывая лицо обеими руками. Но чудовище на своих длинных ногах бежало, как хорошая скаковая лошадь и наносило мне удар за ударом. Я бросился в лагуну и вошел в воду по шею. Птица осталась на берегу, потому что не любила воды и страшно боялась замочить даже ноги; она кричала, как петух, только хрипло как-то и бегала взад и вперед по берегу. Должен признаться, что, глядя, как это допотопное чудовище распоряжается на берегу, я почувствовал себя крайне жалким и беспомощным. К тому же голова моя и все лицо были залиты кровью, а тело превратилось в какой-то студень от ударов и болело невыносимо.
„Я решил переплыть на другой берег лагуны и оставить его одного, пока он немного поуспокоится. Я влез на самую высокую пальму и стал обдумывать происшествие. Никогда в течение всей моей жизни не чувствовал я себя до такой степени оскорбленным. Этот поступок был чернейшею с его стороны неблагодарностью. Я был ему более чем братом. Я, можно сказать, высидел его, воспитал его. Ах, ты противное допотопное животное! И поступить так со мною, человеком — царем творения, а!
„Я рассчитывал, что спустя немного времени он одумается и сам устыдится своего поступка. Я думал, что стоит мне поймать рыбу, подойти к нему попрежнему и кормить только рыбой, как все пойдет попрежнему. Так, куда тебе! Просто странное дело, насколько может быть злопамятна и свирепа такая птица. Он ненавидел меня!
„Не хочу утруждать вас рассказами о тех уловках, какие я перепробовал, чтобы вернуть старое. Да и не могу. У меня просто щеки горят от стыда, как вспомню о всех оскорблениях и затрещинах, какие я получил от этого адского пугала. Попробовал я и строгость. Я бросил в него куском коралла, с приличного расстояния, знаете, но он проглотил его. Я запустил в него раскрытым ножом, но он исковеркал его, хотя и не проглотил — очень уж он был велик для этого. Я попробовал морить его голодом, мешая ему ловить рыбу, но и тут не имел успеха; во время отлива он ходил по берегу и собирал различных червей и других животных, оставленных морем. Большую часть дня мне приходилось проводить, сидя по шею в воде, а остальное время на дереве. Однажды в поспешности мне пришлось забраться на такое дерево, которое оказалось недостаточно высоким; ну, и обработал же он мне ноги. Мне становилось невтерпеж. Приходилось ли вам когда-нибудь спать, сидя на пальме? Что касается меня, то подобное спанье нагоняло на меня самые ужасные сны. А срам-то какой! Подумать только! Это допотопное чудище расхаживает по моему острову, как герцог какой, а мне не оставалось ни квадратного дюйма, куда бы я мог безопасно ногу поставить. Я просто плакал от ярости. Я кричал ему, что не желаю, не позволю оскорблять себя какому-то проклятому анахронизму. Я кричал ему, чтобы он убирался, куда знает, чтобы он искал существо родственной ему эпохи, а меня оставил в покое. Но в ответ он только уставлял на меня свой клюв, проклятое пугало.
„Я не хочу вам сознаться, как долго тянулось такое положение. Я убил бы его скорее, если б только знал как. Как бы там ни было, но, наконец, я придумал способ; он, знаете, в большом ходу в Южной Америке. Связав все свои лесы от удочек и переплетя их со стеблями некоторых морских растений, я приготовил прочную веревку, длиною ярдов 12 или несколько больше. На каждый из концов этой веревки я привязал по куску кораллового камня. Эта работа заняла у меня порядочно времени, потому что мне приходилось частенько-таки прерывать ее, чтобы лезть в воду или взбираться на дерево, смотря по обстоятельствам, знаете. Как только оружие мое было окончено, я тотчас взял веревку на середину и, подняв руку, стал кружить одним из концов ее у себя над головой, так что камень описывал круги. Прицелившись, я выпустил веревку из рук и предоставил камню лететь по направлению к моему врагу. Первый раз я промахнулся, но за вторым разом снаряд попал ему в ноги и веревка плотно охватила их в несколько оборотов. Он, конечно, упал. Я тотчас выскочил из воды и своим ножом перепилил ему горло…
„Не хочется об этом и вспоминать. Убивая его, я чувствовал себя положительно убийцей, несмотря на большую злобу, которая кипела в моей груди. Когда я стоял над ним, видя, как он истекает кровью на этом белом песке, как дергается в последней агонии его великолепные ноги… фа!
