Герберт Уэллс - Остров Эпиорниса (Без указания переводчика)
„Тем не менее, я съел эту драгоценную вещь всю до капли, пока течение не принесло меня к острову, и могу сказать — последние капли показались мне дьявольски невкусными. У меня оставалось последнее яйцо. Я смотрел на него против света, но скорлупа была так толста, что не было ни малейшей возможности рассмотреть, что там внутри делается. Правда, мне казалось, что я слышу сквозь скорлупу биение пульса, но ведь это могло быть и просто шумом в ушах, подобно тому, который слышится, когда приложишь ухо к раковине.
«Вскоре показался атол. Я заметил его на восходе, как-то внезапно, когда он был уже совсем близко. Меня несло прямо к нему, но в расстоянии около мили, не более, течение приняло другое направление и мне пришлось порядочно таки поработать, гребя изо всех сил тио руками, то осколками яичной скорлупы. Как бы то ни было, а, наконец, я достиг берега и вышел из лодки. Это был обыкновенный атол, миль около четырех в окружности, с нескольким деревьями, источником и внутренней лагуной, где кишела какая-то рыба. Первою моею заботою было перенести яйцо на берег и спрятать его в безопасном месте за чертою прилива так, чтобы солнце могло нагревать его; словом, я по возможности поставил его в самые благоприятные условия для развития зародыша. Затем я вытащил челнок на берег и пошел бродить по острову с целью ознакомления.
Замечательная, право, вещь, как скучны и непривлекательны эти атоллы. Как только я нашел источник, прогулка моя потеряла всякий интерес. Будучи еще мальчиком, я воображал, что нет ничего интереснее, как попасть в положение Робинзона Крузо, но, к сожалению, мой остров был мало чем интереснее любой книги проповедей. Некоторое время я ходил по нем, разыскивая чего-нибудь съедобного и размышляя о своем положении; но смею вас уверить, что не прошло и дня, как я соскучился чуть не до смерти. Должно согласиться, что еще счастье мне благоприятствовало, так как погода изменилась в самый день моего прибытия на остров. С севера налетел ураган, сопровождаемый грозою, и принялся трепать мой несчастный островок; всю ночь лил ужасный дождь и завывал ветер. Вы понимаете, что немного потребовалось бы, чтобы перевернуть в океане такую лодку, как моя.
„Я спал уже под лодкой, и первое, что я помню — это был какой-то барабанящий звук, как будто тысячи камешков стучат в мою лодку; затем я почувствовал, что через меня льется поток холодной воды. К счастью еще, что яйцо было спрятано в песке довольно далеко от берега. Мне снилось, будто я нахожусь в Антананариве; приподнявшись, я начал звать Интоши, чтобы спросить, что это за дьявольщина такая, и даже шарил около себя рукою в поисках за стулом, где у меня всегда на ночь кладутся спички. Конечно, я скоро пришел в себя и понял, где нахожусь. Волны сверкали от фосфоресценции и вздымались предо мною, как будто желая поглотить меня; все остальное было погружено в такой мрак, как будто на весь мир был накинут громадный черный колпак. Ветер отчаянно завывал. Тучи, казалось, хотят сесть на самую вашу голову, и дождь лил, как будто в небе образовалась дыра, и вода собирается затопить всю землю. Внезапно предо мною поднялся гигантский вал, шипя и извиваясь подобно разъяренной змее — насилу я убежал от него. Но сейчас же я вспомнил о челноке и бросился назад, как только вал разбился и вода стала отступать, но челнока уже не было. Тогда я пошел посмотреть, что делается с яйцом; оказалось, что оно лежит в полной сохранности там, куда не могла достигнуть даже самая большая волна. Всю остальную часть ночи я так и просидел, прижавшись к этому яйцу, как к товарищу. Боже, что это была за ночь!
„Буря кончилась еще до рассвета. Когда взошло солнце, на небе не оставалось ни клочка туч, а весь берег был усыпан обломками и досками — все, что осталось от моей несчастной лодки. Однако же, несчастье это дало мне, по крайней мере, какую-нибудь работу; пользуясь тем, что волны не все еще раздробили в щепу, я выбрал несколько обломков побольше и устроил что-то вроде навеса, могущего предохранить от непогоды. И в этот именно день из яйца выклюнулся цыпленок.
„Он выклюнулся, сэр, в то время, когда голова моя лежала на яйце, как на подушке во время сна. Услышав писк и почувствовав какую-то возню, я проснулся и, приподнявшись, увидел, что кончик яйца пробит и из дырочки выглядывает какая-то странная бурого цвета голова с глазами, уставившимися на меня. О, Боже, — воскликнул я, — что же, милости просим! Последовало еще одно усилие, и вот он появился на свет.
«Это было премилое маленькое создание ростом с небольшую курицу и очень похожее на всех других птенцов, только крупнее. Перья у него были грязно-бурого цвета и первое время даже и не были похожи на перья, а скорее на какие-то пушистые волосы. Я просто не в состоянии объяснить вам, с каким восхищением я глядел на него. Теперь у меня был товарищ. Он посмотрел на меня, моргнул глазом, как курица, пискнул и тотчас же принялся клевать, как будто родиться на 300 лет позднее, чем следовало, для него было делом весьма обычным. „Рад вас видеть, м-р Пятница!“ — сказал я. — Дело в том, что как только я еще в лодке заметил, что яйцо насижено, то сейчас же решил, что если из него выведется цыпленок, то будет назван Пятницей. Сначала меня тревожил вопрос о его корме и для пробы я дал ему кусок сырой рыбы-попугая. Проглотив, он открыл клюв, как бы требуя еще. Я очень обрадовался, так как в противном случае мне ничего другого не оставалось бы, как съесть его.
„Вы удивились бы, если бы увидели, что за интересная птичка вышла из этого цыпленка. С самого начала она привыкла ходить за мной, как собачонка. Когда я ловил рыбу в лагуне, она стояла, как бы в ожидании и за то всякий раз получала свою долю добычи. А как она была умна! На морском берегу валялась всегда масса каких-то зеленоватых, бородавчатых морских животных, что-то вроде пикулей; вот раз мой Эпиорнис и попробовал этой гадости; так насилу он оправился. После этого он даже и смотреть на них не хотел.
„А как он рос! За его ростом чуть не глазами можно было уследить. Никогда я не был человеком общества, но его спокойный милый характер просто подкупал меня. Почти два года мы были счастливы, насколько только можно быть счастливыми на том проклятом острове. О бездеятельности я не горевал, так как знал, что мое жалованье у Даусонов продолжается и сумма все увеличивается. Временами на горизонте показывался парус, но ни одно судно не подошло к острову. Я забавлялся тем, что украшал остров различными изображениями и надписями, выкладывая их как бы мозаикой из морских ежей и раковин. Между прочим, я вывел громадными буквами слова: «Остров Эпиорниса», в том роде, как это делается из цветных камешков на железнодорожных станциях в провинции; кроме того, там были математические вычисления и чертежи разные.
