Константин Волков - Звезда утренняя
— Ну что? Упрямится старик? — спросил, не поднимая глаз от шахматной доски, Сергей, самый молодой из пилотов.
— Старая песня! На твердую поверхность садиться нельзя — ракета не приспособлена. На воду посадка ни к чему, так как на Луне нет морей.
— А Венера? — оторвался Александр от какой-то сложной шахматной комбинации.
— Лететь на Венеру он не согласен. Знаете его доводы: как думать о таком полете, не освоив Луну? Ничем его не переубедишь!
— Да, вот и ждем у моря погоды! — проворчал Александр.
— А время идет, — с огорчением заметил Сергей.
— А время идет, — повторил Владимир. Он стал смотреть в окно, хотя все там было давным-давно знакомо. Холод мирового пространства. На бархатном черном фоне сияли звезды. Немного ниже светился земной шар, наполовину прикрытый облаками. Там жила мать, Наташа, миллионы других людей. Земля представлялась висевшей в пустоте и по своим размерам занимала одну треть видимой части мира. Искусственный спутник находился в плоскости экватора, поэтому полярные области Земли воспринимались здесь как верх и низ земного шара, который в этих местах был закрыт облаками. Ближе к правому краю виднелось ослепительное пятно, как бы сияющая звезда, чудом упавшая на Землю. Это было отражение Солнца от поверхности океана.
Одинцов смотрел на Землю, где для него было все самое дорогое. Сквозь голубоватую завесу атмосферы виднелись светлые пятна облаков. В просветах между ними можно было разглядеть знакомые по школьным картам очертания зеленоватых континентов и кое-где желтовато-серые пространства пустынь. Огромные океаны плохо отражали свет и казались очень темными, почти синими, даже фиолетовыми. А вокруг, во всех направлениях, можно было наблюдать одно и то же: черную пустоту пространства и сияние бесчисленных звезд.
ГЛАВА II,
в которой космическая ракета опускается в Черное море
Осенний день близился к концу, и солнце уже скрылось за морем. На западе разгоралась вечерняя заря, однако из-за горизонта наползали угрюмые облака. Погода становилась все более мрачной и тревожной. Над Крымом нависло тяжелое небо. Море стало темным и холодным. Видимо, приближалась гроза.
Действительно, вскоре появились клубящиеся облака, предвестники бури. Они быстро понеслись над притихшим в испуге морем.
Тишина нарушалась только глухим рокотом прибоя да раскатами отдаленного грома. Изредка вспыхивали молнии. Черные силуэты недвижно застывших кипарисов казались тогда колючими и жесткими.
С террасы открывался широкий вид во все стороны. Направо в лиловой темноте скрывалась Ливадия, налево раскинулась портовая часть Ялты. Быстро темнело. Берег скрылся во мраке. С высоты было видно, как в порту один за другим зажигаются огни.
Mope разбушевалось. Грохот прибоя доносился все сильнее. С каждой минутой волны становились все выше и начали перехлестывать через каменную ограду мола. Фонари на набережной позволяли видеть, как высоко взлетает пена.
Вдруг все изменилось. Внезапно налетел ветер и бросил на мраморный пол террасы ворох опавших листьев, которые стали метаться из стороны в сторону. Зашумел ураган.
— Надо уходить, Наташенька, — сказала Людмила Николаевна, — кажется, начинается буря.
— Ну что ж, пойдемте.
Женщины поднялись с широкой мраморной скамьи, что стояла у самых перил, и направились к дому.
Людмиле Николаевне Одинцовой было на вид лет пятьдесят. У нее было приветливое русское лицо, а светлые глаза оставались совсем молодыми, и лишь седые волосы свидетельствовали о прожитых годах и больших заботах.
К ней с нежностью прижималась молодая девушка в сером платье с большими черными цветами, легком не по погоде. Но она любила воздух, запах моря, порывы бури, а из человеческих чувств — ощущение свободы, стремление вперед, жажду нового. Ей казалось, что в этих бурных порывах ветра весь мир очищается и остается вечно юным.
Наташу нельзя было назвать красавицей. Но такую сразу заметишь в толпе. А заметив, будешь долго следить за ней взглядом. Удлиненный и нежный овал девического лица, золотистые косы, уложенные в тяжелый узел, который не без труда удерживают шпильки. Слегка вздернутый нос. Немного веснушек на потемневшей от загара коже. Глаза большие, не то серые, не то зеленоватые. Самым замечательным на лице девушки было его выражение. Когда задумчивый и ласковый взгляд Наташиных глаз неожиданно останавливался на человеке, у него становилось хорошо на душе. В девичьих глазах нередко сверкал и веселый огонек. Временами Наташа улыбалась весьма задорно, и кое-кому сильно доставалось от ее острого язычка. Но часто улыбка пропадала в неизвестно откуда прилетевшей задумчивости, и видно было, что за этой девической ясностью скрывалась напряженная работа мысли.
— Тревожно у меня на сердце, Наташа, очень тревожно! Боюсь, не случилось бы чего-нибудь с Володей, — вздыхала Людмила Николаевна. — Шутка сказать! Уже столько времени нет никаких известий.
— Не волнуйтесь, все будет хорошо.
— Не знаю… Когда Сережа звонил в последний раз?
— В десять.
— В десять? Да, верно, в десять. Вот видишь, а с тех пор, как отрезало.
— Я ему сама звонила, но не могла ничего добиться. Там у них какая-то суета. Все такие нервные…
— Вот видишь…
— Не расстраивайтесь. Это гроза наводит на грустные мысли. Сейчас мы опустим шторы, зажжем свет. Пора пить чай. Сразу станет уютно.
У самой Наташи кошки скребли на сердце, но она старалась не показывать своего волнения, чтобы еще больше не растревожить Людмилу Николаевну.
Обнявшись, обе женщины вошли в дом.
Молочно-белые шары электрических ламп вспыхнули спокойным светом. Стены высокой и просторной комнаты были розоватого цвета. До высоты человеческого роста доходила панель из жемчужно-серого материала, получившего в те годы широкое распространение. Двери и окна, раздвижные, как в вагонных купе, открывались и закрывались специальными механизмами, скрытыми в стенах. На окнах висели шелковые портьеры в тон окраске стен — светло-вишневого цвета с золотом.
Мебель была дачного типа, обычного на юге, — легкие алюминиевые кресла и стулья с мягкими сиденьями и спинками, обитыми золотистой материей. На стене висело несколько картин и крупных фотографий в натуральных цветах. Почти на всех были изображены море и корабли.
На столе, покрытом белоснежной накрахмаленной скатертью, стоял чайник с душистым чаем, хрустальные вазочки с вареньем, печенье, фрукты, янтарный виноград.
