Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов (СИ) - Костюкевич Дмитрий Геннадьевич
Он даже не может плакать – сначала надо принять, поверить. Потому что придётся потом, если обманешь себя сейчас. Он знает это. Он ненавидит ожидание, почти так же, как смерть.
Он сворачивается и закрывает глаза. Тело любимой рядом. На расстоянии выдоха. Он бы почувствовал тепло её дыхания – тёплое облачко, – если бы она дышала.
Если бы.
В темноте больше места. Можно попробовать. Там страшно, но страх – направляющие.
Бобо мертва. Он принимает это. И плачет. Тихо. Слёзы текут, сохнут, вплавляются в кожу, – и тяжёлый груз слов скользит внутрь.
И тогда он открывает глаза и воет. Глаза Бобо смотрят на стену. Но уже не видят её. Возможно, что-то другое. На глазах – свинцовая глазурь. Рот открыт. Глянцевая серо-чёрная кожа. Заполненные жидкостью лёгкие…
Возможно, у неё был шанс выбраться. Но на виске рана. Осколок стекла? Бобо пыталась доползти до двери…
Брод сгребает: эти руки, ноги, голову. К себе. Накрывает их, содрогается над ними, будто стены сырого склепа над прахом.
Приходит утро.
Такое же бездыханное и холодное. Он не ждал его. Но выбора у него нет.
– Изгои отняли её у меня… Я столько не успел ей сказать, столько сделать. Я испробовал всё. Спиритизм, подпольные духовидческие камеры… Не одна религия или магия земли не могла хоть на секунду вернуть мне голос Бобо.
– Конгломерат уже не воюет с Изгоями.
– Я тоже не воюю. Только со смертью. Нет… я готов молить смерть на коленях, любую из её личин: о встрече, шансе… потерянном прошлом.
– И поэтому вы покинули Землю?
– Да.
– Искать шанс?
– Искать Бобо.
– Что случилось при установке первого Портала?
– Вы ведь знаете, Рум. Как и остальное. Вытянули это из меня во сне.
– Полковник…
– Клай, не вмешивайся! Брод?
– Хм. Я сбежал. Планеты системы Туркка оказались столь же беспомощны, даже их хвалёные монахи. Затем я нанялся на ближайшую космобаржу – и попал на рудники. Я зарабатывал на билет до Пурпурной Длани пятнадцать лет…
– Мы летим к туманности Радужного Дерева, – сказал Клай. – Кто знает, возможно, там… говорят, люди слышат голоса ушедших.
– Я и так живу с голосами. Но, спасибо, Марселлус.
– Наша последняя остановка. Перед домом.
Брод облизывает губы. Когда-то ожидание убивало его, теперь – стало смыслом. Спутником.
– Последняя остановка, – повторяет он без выражения. – Я сел на нужный корабль.
Потом дыхательное окно криокамеры закрывается, и сухой воздух с парами жидкого азота холодит кожу.
Город искалечен. Он ждёт толпу – куда без неё? – чтобы засвидетельствовать свои раны, травмы.
Улицы превратились в разрытые канавы. Вспоротые запястья. Дома – в осколки каменных зубов. Площади больше нет, её вычерпали, и раскидали бомбы.
Но пока здесь нет зевак. Только медицинские службы и спасатели в центре котлована – туда пришёлся самый большой удар. Спасать там некого.
Пролёты виадука рухнули на посёлок. Те деревья, что не смело взрывами, – чёрные кряжи, залитые пеной. Но больней смотреть на одиночек, которые ещё горят, съёживаются в пламени, высасывающем последнюю влагу…
Брод бросает турбоцикл у развороченного и забитого генераторного колодца. Турбина старенькой «Yamaha Royal Star 9300» продолжает выть. Едва уловимый хлорный запах повсюду, вдалеке ещё видны клубы желтовато-зелёного дыма…
Сирены не зовут – стонут.
Небо отвернуло своё шелушащееся гарью лицо.
Улицы обработали спиртосодержащей жидкостью, дегазаторы по-прежнему шумно кружат над руинами и стонущей землёй, стягивают и раздают атмосферную влагу поливочные шары. Тел на поверхности немного, их скрыл лом и стелящийся дым, как наводнение накрывает машины и лавочки. Наверное, так лучше.
Их дом стоит практически целый. В этом месиве из земли и бетона. Охранная система среагировала на взрывную волну и включила по периметру силовое поле, которое приняло на себя удар, остановило осколки и пламя. Продержалось с минуту – этого оказалось достаточно, чтобы строение не превратилось в обугленное решето, но полностью не спасло.
Долговязый тополь срезан наполовину, его ампутированная часть висит на коре и щепе. Полимерная черепица у воздуховода оплавилась от горящей плюхи. Но их дом цел. В окнах – даже блестят стёкла. Почти все.
Первая волна – бетонобойные разрывные и фугасно-зажигательные бомбы. Одна упала на главную улицу в трёхстах метрах от дома. Это спасло его, комета смерти лишь коснулась хвостов. Следующая – в реку, которую вскипятила и выплеснула из берегов.
А потом Изгои принялись скидывать баллоны с хлором…
Один из них угодил в окно гостиной. Дом уцелел, отделавшись царапинами. Бобо не стало.
Грусть этих строк наполняет лёгкие…
Просыпаться – всегда страшно. Потому что уже свыкся, сон – твой дом. Даже если в нём стеклянные стены и пустота помех.
После криоконсервации тебя стережёт боль атрофированного тела. Всегда. Её конура рядом с твоей камерой, и когда открываются двери и стравливаются растворы – бренчит цепь. Её клыки на твоей коже, в твоих мышцах. Очень много клыков.
Секунды. Долгие. Пока препараты и механизмы не освободят тебя от проникающих и непроникающих кроипротекторов. Займутся эфемерной оболочкой, стонущей, с боем принимающей тебя обратно.
И ты говоришь первое слово. Новорождённый в новом уголке бескрайней Вселенной.
Камера повернулась горизонтально. Брод увидел через веки медовый свет.
– Бобо…
Когда Финансовый Шторм XXII века надругался над экономикой европейских и американских государств, вынеся на берега бедности обломки малых и больших предприятий, небывалая безработица перезапустила старые акценты средневекового христианства.
Сначала на первый план выступили непродолжительные войны, хозяйственные и политические изменения, преобразования ведущих государств (Китай, разбитый ядерным «градом» за столетие до этого, давно выбыл из игры, как муха под скрученной газетой).
Предупреждение Уинстона Черчилля, сделанное им когда-то (вы помните?): «Каменный век может вернуться на сияющих крыльях науки».
Церковь ждала своего часа. Епархии, монастыри, храмы поднимались на поверхность, будто жёлтые черепа чудовищ из песков времени. Кровь, нищета и страх собирали колоссальную аудиторию. А потом, когда занавес упал, и сил на укус или хотя бы оскал уже не осталось, мир увидел нового человека – человека христианского, раболепного и сломленного, вернувшегося духом и мероприятием на несколько веков назад.
Власти, опираясь на жилистые руки самодовольных пап и прелатов, запустили жестокий механизм возрождения: выхода из шторма. Вначале заработали механизмы Антикризисных Корпораций с их уродливыми заводами, над которыми небо делалось венозно-чёрным от дыма. Миллионы добровольных рабов, готовых на всё ради куска хлеба и конуры. И, несмотря на новые рабочие места, – миллионы, оставшиеся безработными, подыхающие в отбросах и нечистотах. Первый этап новой-старой религии – христианства, проповедующего негативную сущность образа человека. Бедные Иовы XXII века. Общество с идеалом труда, как наказания. Голография Христа-Пастыря.
Иная альтернатива – смерть.
Кто знает, была ли другая дорога? Но время шло, мощности росли, условия труда улучшались. Поредевшее человечество выкарабкивалось из могилы, несмотря на края ямы, размытые потоками пота и крови. На авансцену ступил человек – проекция божественного образа, способного продолжить на планете созидательную деятельность и обрести тем самым своё спасение. Труд, как созидание, искупление.
