Роберт Рэнкин - Мир в табакерке, или чтиво с убийством
– Бу! – сказал я, когда старушка открыла дверь.
Ну я же не знал, что у нее было слабое сердце. С другой стороны, хорошо, что у нее было слабое сердце. Потому что если бы у нее не было слабое сердце, ее бы никогда не хватил инфаркт.
А если бы ее не хватил инфаркт, она уж точно не позволила бы мне взять свою машину, чтобы доехать до ближайшего телефона.
Ближайший телефон был в пабе, милях в двадцати пяти от фермы. Хозяин паба оказал мне самый теплый прием. Я думал, что моя внешность будет отталкивать людей, но нет: хозяин просто расплылся в улыбке.
– Последний раз я видел такую шляпу, и пальто со штанами, – сказал хозяин, – когда мой дорогой папаша расхаживал в таком же вот виде. Всю жизнь тут фермером был, царствие ему небесное.
Я попросил разрешения позвонить, а хозяин спросил, зачем.
Я объяснил, что у одной пожилой леди, моей знакомой, случился инфаркт, и я хотел вызвать скорую помощь.
Хозяин печально покачал головой. Больницы, по его словам, поблизости не было, не было и доктора, который выехал бы в ночь. Его дорогой папаша в свое время скончался от сердечного приступа и он был уверен, что его дорогая мамаша, которая жила одна на ферме, милях в двадцати пяти отсюда, и тоже была слаба сердцем, по всей вероятности, последует за супругом – и тем же способом.
– На то воля Божья, – сказал хозяин. – Пусть он и разбирается.
Я вздохнул и сказал: – Возможно, вы правы.
– Выпьете кружечку за наш счет?
Я выпил кружечку за его счет, и еще одну, а когда закончил, сказал, что теперь мне действительно пора. Хозяин все не унимался и фыркал от смеха по поводу того, насколько мое пальто похоже на то, что носил его отец (а матушка теперь, наверно, обрядила в него пугало), а потом засунул мне в нагрудный карман бумажку в десять фунтов.
– Похоже, они тебе могут понадобиться, – сказал он. – Желаю удачи.
И когда я уезжал в ночь, я знал точно, что удача ждет меня. Я просто зналэто.
И так оно и было.
15
Длинноногая женщина и хорошая сигара. Если они у тебя есть – ты счастлив.
Аль Капоне (1899—1947)Я мог бы возвратиться домой – если бы у меня был дом. Родители отреклись от меня сразу после вынесения приговора. Мать поплакала так, как это обычно делают матери, а отец принял удар, как мужчина – которым он и был – и сказал, что он никогда не был обо мне особенно высокого мнения. Так что по пути в Лондон, я думал о единственном месте, куда я мог отправиться, и это место было – Дом Давстона.
Дом Давстона был уже не в Брентфорде. С другой стороны, Дом Давстона не был домом. Это был самый шикарный табачный магазин на Ковент Гарден.
Я знал, что Т.С. Давстон продал свою квартиру на крыше Хотри Хаус. Он послал мне вырезку из газеты со всеми подробностями о том, как городской совет распродавал квартиры и как на этом сколачивались целые состояния. Еще в одной вырезке рассказывалось о процессе и осуждении советника Мак-Мердо, который, как выяснилось, выкачал не один миллион из городской казны. Я ни разу не встретил мистера Мак-Мердо за решеткой. Думаю, он отправился в какую-нибудь относительно роскошную тюрягу открытого типа, куда посылают плохих людей с хорошими связями.
Надо сказать, Дом Давстона произвел на меня большое впечатление. Находился он прямо на центральной площади, рядом с рестораном «Браунз», известным своими отборными гамбургерами. И он был огромный.
Здание было построено в стиле «Баухауз», высшей школы строительства и художественного конструирования в архитектуре и смежных отраслях, основанной в 1919 году в Германии Вальтером Гропиусом (1883—1969). Экспериментальные принципы эстетики функционализма, которые он применял к используемым материалам, оказали влияние на Клее, Кандинского и (особенно) на Ле Корбюзье. Хотя нацисты закрыли школу «Баухауз» в 1933 году, ее влияние ощутимо до сих пор.
Я, открыв рот, смотрел на фасад Дома Давстона: сплошь хромированный метал и черное стекло. Название, вместе с эмблемой было выведено высокими узкими буквами в стиле «арт нуво»: хромированным металлом по черному стеклу. Аскетично, но высокопарно. Скромно, но хвастливо. Флегматично, но претенциозно. Простенько, но со вкусом.
Хуже не бывает.
Никогда ни в грош не ставил последователей «Баухауза». Вот викторианцы – это для меня. И еще: в тюрьме я понял, что тот, кто вставляет в речь шуточки, основанные на эзотерическом знании или требующие для их понимания словаря синонимов, зарабатывает в лучшем случае удар по яйцам. И поделом.
Я толкнул дверь из черного стекла и, шаркая, вошел в магазин.
И кто– то дал мне по яйцам.
Я вывалился спиной вперед обратно на улицу мимо двух-трех покупателей, направлявшихся в Дом Давстона, и упал на колени на мостовой.
– У-у-у-у-у, – выразил я свое недоумение. – Больно же.
Хорошо сложенный негр крупного размера, одетый в опрятную униформу, неторопливо вышел из магазина и посмотрел на меня сверху вниз.
– Шагай отсюда, нюхач, – сказал он. – Таким тут не место.
– Нюхач? – мое недоумение росло на глазах. – Нюхач? Да как ты смеешь?
– Иди нюхай свой клей куда-нибудь в другое место. Проходи, проходи, пока я тебе задницу не надрал.
Я осторожно перевел тело в вертикальную плоскость. – Послушай-ка меня, – сказал я.
Он поднял кулак.
– Я – друг Давстона. Того самого, – сказал я.
Он сжал кулак так, что хрустнули суставы пальцев.
– У меня здесь письмо от него. С приглашением.
Моя рука двинулась по направлению к левому карману пальто. Негр внимательно следил за ней. Я пошевелил в кармане пальцами, якобы разыскивая письмо. Негр наклонил голову – чуть-чуть, но этого хватило.
Я свалил его с ног коварным ударом справа и пару раз добавил ногой.
Я вот что хочу сказать: ладно вам, я только что вышел из тюрьмы, где провел семнадцать лет. Вы что думаете, я не научился драться?
Я расправил плечи, и снова гордо вошел в Дом Давстона. Настроение у меня было не из лучших.
Внутренность этого магазина – это надо было видеть, и, когда я вошел, я ее увидел. Это было как в музее – все за стеклом. Сногсшибательный выбор импортных табаков, а разновидностей сигарет – больше, чем когда-либо представлялось моему изумленному взору.
Никогда во мне не пробуждалась поэтическая жилка, но здесь, в окружении этих чудес, меня едва не разобрало на стихи.
Спички и сигары, трубки, сигареты всяких марок,
Пепельницы, табакерки, сотни разных мундштуков;
За стеклом в шкафах высоких – табакерки, табакерки,
И кисеты с образцами самых редких табаков.
Я бродил по залу, испытывая удивление, смешанное с умопомрачением и удовольствием, но без тени удовлетворения. Здесь были вещи, явно не предназначенные для продажи. Редчайшие, коллекционные предметы. Кисеты, к примеру. Или вот: наверняка, калабаш, который курил чародей Кроули. А вот уже ставшая легендарной табакерка господина Слингсби, сделанная в форме пистолета – конкретнее, пистолета системы «дерринджер», того, из которого Бут застрелил Линкольна. А это уж не Линкольна ли трубка, из кукурузного початка? А это, конечно же, не выкуренная наполовину «корона» Черчилля?
