Наталья Баранова - Игры с судьбой. Книга первая
А она принимает нежданную ласку с бесстрастностью статуи, не дрогнув, никак не показав, что чувствует это прикосновение чужой руки. Даже ярость в глазах не потухла и не разгорелась сильней.
— Брось, — шелестит сухим листом голос Императора. — Не трать время. Это ж Стратеги…. Их можно только убить.
Вопросительно выгнута бровь.
— Дай мне ее, мой господин.
— Ты желаешь выжать воду из камня? Или думаешь, что в постели она будет более сладка, чем моя сестра? Не обольщайся, лигиец. Если сможет — она убьет тебя. А не сможет, так и удовольствия ты не получишь. Заниматься с ней любовью, все равно что делать это с трупом. И не пошлет, и не ответит. Даже Локита обламывает об этих зубы. Так тебе подавно не по зубам.
Не по зубам…. Но к его душе Локита таки нашла ключик. Сам открыл душу, сам впустил. Не защищался даже…. Но чего не отдашь за самое дорогое, за свершение сокровенной мечты? Разве равноценен обмен — любовь и полет на жизнь сына?
Разве мог поступить иначе? Не стоять бы перед выбором — не гореть бы душе, не мерзнуть от боли сердцу…. И что толку гадать, как поступить, если все давно свершилось. Былое… Что ж оно было и минуло. Не сорваться рыбке с крючка, не вырваться птице из клетки. Но и стоя на коленях не смириться окончательно и вовек. Не признать поражения во всем и навсегда. Пока жизнь продолжается — живет и надежда.
— На что они Вам? — тихо спросил Да-Деган, обернувшись к Хозяину Эрмэ. — Если проку с них никакого? Убей здесь, сейчас… Лишний груз кораблю…
Тихий смех заставил вздрогнуть.
— Эти твари на редкость выносливы, рэанин. Проку с них, живых, никакого, то верно. Но глупо выбрасывать отличный материал. В лабораториях Ингиз с нее сделают пять или десять копий, выберут лучшее, модифицируют. Свежая кровь Эрмэ нужна. Особенно такая. Жизненно необходима.
И усмешка вновь раздвигает губы Императора. Неприятненький оскал. Но отчего-то кажется, видится, не хищник танцует на мягких лапах, а осторожненько ступает падальщик. Шакалья натура!
Посмотреть в глаза и отвести взгляд. Была бы возможность — убил бы. В обычном убийстве нет той жути, что чудится в обещании Императора. Смерть сама по себе не страшна, страшно надругательство. Навязанная суть.
И вновь встает былое. Пой певец. Пой так, что б на глазах Хозяина появлялись слезы, что б отблеск мечты вспыхивал в самой глубине зрачков. Пой! Пой и ненавидь себя. За то, что склонился. За то, что не в силах уйти. Развлекай пением своим того, кто не ведает ни сочувствия, ни жалости, повествуй о том, чего никогда не знал, да и не понимал Хозяин. И никогда не поймет.
Пой, забывая полет, забывая и то, что когда-то слаще не было отдыха, как взять в руки аволу, тронуть пальцами чуткие струны и раствориться в музыке.
Вздохнув, он поднял голову, смотрел в лица Стратегов. На лицах явно читалось презрение. А кроме презрения — холодная решимость. Упрямые черти! Упертые!
Усмехнувшись, скопировав гримасу Императора, он отвернулся, задушив росточек истинных чувств. Не позволив им отразиться на лице.
На душе было погано.
"Ну, — ядовитенько протянула совесть, пытаясь посильнее уколоть, — это самое большее на сей день твое достижение, Дагги. Раньше не было на твоем счету уничтоженных планет. Хотя чего скрывать, ты всегда был способен на многое. Много больше того, чем позволял видеть даже друзьям. И что за натура такая? Стремишься к свету, тянешься к Солнцу, а служишь мраку. Давно ли ты стал таким? А может, таким был всегда?"
Кто-то тронул его за рукав, осторожно. Он обернулся. Невысокий, хрупкий, не юноша — почти мальчик. Тэнокки. Услада Императора. Сорванный цветок.
— Вам худо, — едва заметно прошептали губы.
Улыбнуться б высокомерно. Но не хватает сил. Слишком долго дует в лицо ледяной ветер, что б можно было против него идти. Единственное желание — упасть, спрятаться, не быть. Уйти туда, откуда нет возврата, сколлапсировав, подобно черной, дыре упав в ту воронку сознания, которую называют смертью. Что толку в жизни, если в ней все наполнено горечью желчи?
Он улыбнулся мягко, не в силах скрыть усталости. Рука легла на шелковые локоны волос, перебирая тонкие прядки. Оттаял взгляд.
Красота — невозможная, нереальная для людей, такая свойственна лишь ангелам или демонам старых сказаний. Но что толку в красоте, когда она не имеет силы? Тогда она лишь источник бед. И впору молиться богам не о красоте, а о том, что б стать для очей Судьбы незаметным.
Прекрасно хрупкое стекло, но так недолговечно!
— Мне худо? — переспросил Да-Деган, иронично вздернув бровь. — Нет, мне не худо. Я просто устал. Иди… прочь.
Устал….
Устал от боли, от равнодушия, от деланного спокойствия. От потаенных надежд и неискренних чувств.
И вспоминается разговор с воином, такой невозможный и невероятный. И только смеяться, не веря. А как поверить?
Отвернувшись от тэнокки, он нащупал в кармане округлый металл медальона, переданного Таганагой. Старая вещь. Неизмеренной древностью веет от кусочка светло-голубой стали. Кажется, дунь — и разлетится пылью. Чеканный логотип в вензеле из травки и лилий. «Арстрию».
Не узнать невозможно. И поверить нельзя.
Вопрос. Всюду десятки вопросов, на которые нет ответа. И вся чреда дней — только преподносит и преподносит новые загадки. Сыпятся они на него ступеньками беличьего колеса, подкатывающегося под ноги. Переступай! Прыгай, если не хочешь упасть. Упадешь — уже не поднимешься.
Усталость. Но только купить ли покой, отрекаясь от бытия? Или и там, за гранью, будет преследовать морок — дым костров и юной крови. Запах ненависти, запах боли…..
И когда это было? В каком мире, в какой неведомой дали? То безумное небо Софро, аромат лилий и орхидей, свежесть, текущая туманом с залива. Костер на берегу моря, в котором отражаются сонмы звезд.
Причастность всем тайнам бытия. Поразительное ощущение, что заставляло и тело вибрировать в такт, словно далекая, чистая музыка, в которой вели пронзительное соло далекий женский голос и плачь флейты.
Очарована душа. Забыть — нельзя. Никому не украсть у него тех воспоминаний. Никогда никому не вычеркнуть их из книги его бытия.
День, который в любом ином мире назвали бы ночью. Поразительная сказка. Мир, по сказаниям, подаренный людям Аюми. Старая сказка, в которую не веришь. В которую нельзя не поверить, взглянув на Эти небеса. Черное небо, как бархат — мягкое и такое же теплое. А к черноте неба приколото сверкающим эгретом, сокровищами фей — неповторимое украшение. И нет вторых таких небес в мире. Нигде. Потому, как раскрывает лепестками неньюфара в вышине свои спирали — рукава Галактика. Сияет, переливается, словно россыпями бриллиантов, изумрудов, сапфиров, колючими искорками лучей миллиардов звезд.
