Виталий Владимиров - Северный ветер с юга
И снова черно-белые кадры. Дорога ведет в серый каменный карьер. Грузовик, пяля, спускается на дно карьера. Останавливается. постепенно оседает пыль.
Солдаты выводят из фургона Болотникова и ослепшего от ранения. Болотникову завязывают глаза, слепому - нет смысла. Их ставят рядом, отходят от них. Слепой ощупывает Болотникова, шарит осторожными пальцами по его лицу, прощаясь.
Руки слепого касаются повязки на глазах Болотникова. И снова на экран приходит цвет. И звук. Наливается красным повязка на лице Болотникова и сквозь нее проступают, как бы всплывают, широко открытые глаза художника. Под "Аве, Мария" Шуберта, мягко сменяясь, проходят полотна, воспевающие жизнь: Ренуара и Гогена, Серова и Левитана, Пикассо и Модильяни...
Если встать рядом с грузовиком, то будет видно борт, кабину, переднее колесо, часть капота и зеркальце заднего вида. В нем видно шофера грузовика, сидящего в кабине. Он отвернулся. Смотрит в сторону.
Клацнули затворы. Окрик команды.
Шофер поворачивает голову. Напряженно смотрит в зеркальце, прямо нам в глаза.
Залп.
Борт, кабина, переднее колесо, часть капота и во все зеркальце безумный глаз...
Скульптура Вучетича "Перекуем меча и орала". Сначала в одном, потом в другом ракурсе. Смена ракурсов дает ощущение взмаха и удара.
Взмах и удар.
Взмах и удар.
Взмах и удар.
Перековать все мечи...
Глава тридцать седьмая
Я нагулялся, напился кислорода, успокоился в тишине леса и лукаво приоткрыло желание свои глаза - как у сиамской кошки: днем голубые, а ночью красные.
Одно из радостных чувств, из самых радостных - выздоровление. Бездумно тратится жизнь до озноба болезни и, только выздоравливая, согреваешься полнокровным ощущением бытия. Писать книги, рисовать, творить надо обязательно выздоравливая!
Солнечным зимним утром - вот когда это началось.
- Как вас зовут?
- Наташа.
- Может быть, погуляем вместе? Не возражаете?
- Нет.
Мы спустились с крыльца главного корпуса бывшей господской усадьбы и, словно герои романов Тургенева, пошли по алее старых лип на лесную дорогу.
- А почему вы такой мрачный?
- Извините, Наташа, но к вам это не относится ни в коей мере. Поверьте, таково свойство моего лица. Когда я о чем-то думаю, причем сосредоточенно, то непроизвольно расслабляются, опускаются уголки глаз, губ - создается впечатление мрачной насупленности. На самом же деле я в этот момент думаю совсем необязательно о печальном, хотя печального хватает с избытком на этом свете.
- Совершенно нет ничего печального в зимнем лесу, когда светит солнце. Так что извольте соответствовать. Ну, вот и улыбнулись. А то в столовой я часто замечала, что вы задумчивый.
- Вы обратили на меня внимание? - удивился и неожиданно для самого себя обрадовался я.
- Еще в тот день, когда приехали. Девятнадцатого февраля. А вы ничего и никого вокруг не замечаете, потому что думаете о чем-то? Вот сейчас о чем?
- О том, что мы похожи на героев Тургенева. Полное ощущение, что вы тургеневская девушка, может быть, Ася. У вас, действительно есть что-то от пушкинской Татьяны...
- ...и от Наташи Ростовой, -рассмеялась Наташа. - Ну, хорошо, предположим, что мы - тургеневские герои и сошли в тенистый сад...
- Вот видите, сказали "тенистый сад", а вокруг снег, зима. Жаль, что сейчас не лето, жаль, что мы - не птенцы из дворянского гнезда, жаль, что усадьба - не наша...
- Про усадьбу вы точно заметили, гибнет такая прелесть. Была бы я здесь хозяйкой, многое тут изменила, первым делом убрала бы этот кошмарный лозунг, что туберкулез излечим.
- Как же так, Наташа? Ведь это же агитация, причем наглядная.
- А пусть агитация будет не наглядной, а ненаглядной. Чтобы глаз не оторвать. Как решетки Летнего сада...
- ...как шпиль Петропавловки, как кони Аничкова моста.
- Вы из Петербурга? - восторженно схватила меня за рукав Наташа.
- Кто же сейчас так говорит? Из Петербурга...
- Когда-нибудь будут, вот увидите.
- Тогда я не из Пушкина, а из Царского Села.
- Везет же человеку.
- А вам не везет?
- Я - москвичка. Коренная. Замоскворецкая купчиха, разве не заметно?
- Ну, величия многопудовых Кустодиевских матрон вам никогда, судя по всему, не достичь. Кстати, у Наташи Ростовой тоже была московская прописка. И вы всю жизнь прожили в Москве?
- Да. Кроме эвакуации. Мои родители работали на "Мосфильме" и вместе с киностудией во время войны были в Алма-Ате. А потом опять Москва, окончила школу, мечтала стать художником по костюмам, три года поступала в училище, поступила, окончила, но работаю в ателье, вышла замуж...
В ее последних словах послышалась боль.
- Представляю, какие изысканные платья вы заказывали бы себе, будь эта усадьба нашей, - постарался вернуться к приятному я.
Наташа благодарно взглянула на меня и включилась в игру:
- Вам тоже не мешало приодеться. Прежде всего нашили бы вам перчаток. У вас красивые руки, пальцы музыканта, вы играете?
- Как одного спросили, вы умеете играть на рояле? Не знаю, ответил он, сейчас попробую. Нет, к сожалению, нет. Всю жизнь мечтал учиться музыке, но не случилось.
- Значит, придется приглашать музыкантов в нашу усадьбу. И поэтов, и художников.
- Раз уж мы с вами распорядители нашей усадьбы и своей судьбы, то пусть художники сделают интерьеры по вашим эскизам, а вот настоящие стихи по заказу не пишутся... Доверьтесь мне, я - ваш поэт, и все, что я написал - ваше, и что напишу тоже.
- И много вы уже мне написали? - затаив дыхание, спросила Наташа.
- Разве дело в количестве строк? Право, не считал.
- Тогда прочтите свое... нет, мое... самое любимое, - царственно приказала она.
Я задумался. В любой игре, а мы с Наташей уже основательно втянулись в свои роли, есть момент, когда игра перестает быть игрой. Такой момент настал.
- Среди стихов, как среди детей, нелюбимых нет. Тогда одно из первых...
Заморожено.
Заворожено.
И мороз по деревьям
колуном-ходуном.
У спящей чащи
священный сон.
Лишь настоящий
пьянящий сок
весны от сна...
Восстанет сад,
опасным станет
тонкий лед.
И звонкий код
лесной капели
споет взахлеб
свирелью Леля.
Но это будет...
А сейчас
так заморожено,
так заворожено, что кажется немного зыбкой
весна в твоей оттаявшей улыбке.
Тихо зимой в лесу, но эта тишина заполнена негромким шорохом съехавшего с ели снега, кряхтением сосен под налетевшим порывом ветра, скрипом снега под ногами. Впрочем, снег не скрипел. Мы стояли и молчали.
- Спасибо, - сказала, наконец, Наташа. - Я теперь вспоминаю, как все у нас началось. Да, так оно и было - встреча в завороженном лесу... А дальше?
