Татьяна Апраксина - Предсказанная
— Я много лет жила одна. Знаешь, если даже случайные прикосновения вызывают зуд… если тошно подумать, что коснешься кого-то губами… одиночество кажется судьбой. Проклятие вот такое — никогда, ни с кем. И даже не ждешь никаких принцев на белом коне. Просто — кладут руку на плечо, пытаются поцеловать, и… почти обморок. Тошнит, плохо. А потом в одну ночь все меняется. Ты — другой. Тебя можно трогать. Ты не человек. А что ты… — Анна помялась, потом решила говорить начистоту. — Ты красивый, сам все знаешь. И от тебя не плохо. И хочется же… ну, есть Вадим, да. Он — мой, по-настоящему. Но есть и ты. Ты мне не нужен так. И все равно нужен. Законченное блядство, правда?
Серебряный плавно перетек по кровати, оказался головой у самых ее колен. «Ну вот», — подумала Анна. — «Теперь начнутся домогательства. А сама виновата, нечего было провоцировать». Но Гьял-лиэ только осторожно взял ее ладонь обеими руками.
— Нет, неправда, госпожа моя. Твоя жажда сродни моей — причина ее в неутоленном желании. И ты имеешь право быть собой. Делать ли — решать тебе, но чувствовать ты имеешь право. Только мертвые не чувствуют. И нельзя стыдиться чувств…
Владетель еще что-то хотел добавить, но вдруг осекся, прислушался, глядя в сторону и вниз.
— Госпожа моя, мы должны спуститься. Пожаловали хозяева, и Флейтист зовет нас. Прошу тебя, держись рядом со мной и не говори лишнего, и делай ничего.
— Не делай ничего, — поправила Анна окончательно впавшего в англицизмы Гьял-лиэ. Но он только отмахнулся, молча подал ей куртку и пошел рядом. Видимо, дело было действительно серьезным. Анна поежилась, чувствуя, как озноб пробирается от лопаток к груди, потом взяла Серебряного под руку. Так было надежнее. И еще — несмотря на современные туалеты, этот жест годился для старой доброй фэнтези. Дама под руку с рыцарем. То, что нужно.
ГЛАВА 2. НЕЗАДАЧЛИВЫЕ ХОЗЯЕВА
Вадим был готов увидеть кого угодно, хоть чудовище Ктулху из несколько лет назад прочитанной в поезде книги. Все, что он понял из рассказов и обрывков реплик обоих полуночников, наводило на простую идею: обитатели Безвременья своего облика не имеют. Да и все окружающее — тоже иллюзия, хоть об нее и можно разбить голову. Тщательно наведенная галлюцинация, видимо. Можно скатиться с оплавленного обрыва и убиться насмерть — но об мираж. Вадим вспоминал буддийскую концепцию мироздания, согласно которой весь зримый, ощущаемый, слышимый мир — лишь морок. Порождение несовершенного сознания.
Тому, чей нездравый разум породил окружающий пейзаж, Вадим бы сознание отключил. Несмотря на тотальную неприязнь к насилию, он с удовольствием опустил бы кулак промеж ушей головы, в которой зародились такие фантазии. И никакого привычного отвращения к применению силы не ощутил бы. Вспомнилась вдруг армия, где «дедушки» иногда развлекались, затачивая край пряжки ремня до остроты лезвия. От скуки Вадим тоже более-менее выучился пользоваться этим самодельным оружием. В настоящих драках ему, по счастью, участвовать не довелось. Служил он в полковом оркестре, «музыкальной роте», где нравы были помягче. Пару раз получал по физиономии от старших, но тем все и ограничилось. Пять лет музыкальной школы по классу гитары не прошли даром — в военкомате его сразу выделили среди прочих. Так что два года службы не оказались слишком тягостными, а потом было легко поступить в музыкальное училище.
Но — вокруг дрались, много и разнообразно. Пару приемов самообороны усвоил и Вадим. Впрочем, постоять за себя умел не слишком хорошо, оно и нечасто было нужно. В критических ситуациях он оказывался где-то сверху и сбоку от своего тела, равнодушным наблюдателем. Лицо заливала молочная бледность, и выражение на нем делалось такое странное, что хулиганье чаще шарахалось, плюнув на «психованного», чем продолжало наезжать. Владея собой полностью, ударить человека, особенно в лицо, он не мог. А вот то тело, на которое он смотрел со стороны, могло все, что угодно. Ткнуть напряженным пальцем в глаз, укусить за нос или ударить под ребра случайно оказавшейся в ладони ручкой, например. В тех редких драках, что были неизбежны, оно так и действовало. Потом очевидцы рассказывали, что страшно было даже не то, что он делал, а как. С ледяным нечеловеческим бесстрастием, экономно и расчетливо.
Постепенно он научился входить в это состояние намеренно. Достаточно было вызвать в себе определенное ощущение — белый свет, заливающий глаза, и в нем видна только фигура противника. И уйти — в сторону и вверх. При этом он мог еще что-то говорить, мог и вернуться к контролю, если ситуация не доходила до кризиса. Так вчера он готов был всерьез драться с Серебряным, но удержался, ибо нужды не возникло.
Когда явились хозяева, Вадим мирно сидел на бревнах, из которых был сложен мост. Вспоминал прошлое, перебирал в уме лица, ситуации, в которых приходилось применять силу. Ему казалось, что в любой момент понадобится делать это опять. Пружину в груди нужно было держать туго скрученной.
В центре двора из воздуха соткались две фигуры, и в первый момент музыкант даже не понял, на кого смотрит, и кто смотрит на него. Только вдруг повеяло ледяным парализующим ужасом. Вадим замер, не в силах ни подняться, ни позвать на помощь. А ведь еще ничего пока не случилось. Просто два человека в длинных пыльно-серых одеяниях стояли метрах в пяти перед ним. Близнецы. Совершенно одинаковые лица, фигуры. Даже волосы лежат одинаково. Серая кожа, пепельные волосы, асфальтового цвета губы. Ни единой яркой краски, серый цвет, и тот — блеклый, застиранный до неприятного оттенка.
С огромным трудом — каждое движение глазных мышц стоило фантастических усилий, — Вадим отвел взгляд. Но ужас не отпустил, напротив, стал более цепким. Зазубренный хоботок клеща впился в солнечное сплетение и начал выкачивать жизненную энергию. Сквозь туман слабости Вадим удивился — хорошо же начинался первый контакт! Потом его словно притянули поближе, рассмотрели, и небрежно отбросили на прежнее место. Комок тепла ударился в грудь и растекся по мышцам. Все, что у него невольно забрали, было возвращено. Кроме возможности двигаться.
Краем глаза Вадим увидел Флейтиста, стоявшего у дверей башни. Он предупреждающе вскинул ладонь, и жест был вполне ясен — «не делай ничего». Даже постарайся Вадим ослушаться, не вышло бы: двигаться он не мог. Так и сидел: руки на коленях, спина ссутулена, голова опущена. Неподалеку со злым выражением лица замерла Софья. Судя по бешеному напряжению губ и скул, она силилась избавиться от паралича. Парочка ненадолго повернулась к ней — симметричное движение, словно оба «пыльных человека» были сшиты невидимыми нитями. Потом оковы спали.
