Николай Симонов - О завтрашнем дне не беспокойтесь
Племянница Фишмана Мелисса и ее подруга Наденька Навротилова находились в купе одни, переодеваясь при опущенных на окне шторах и обмениваясь впечатлениями о какой-то тусовке в кафе ДК имени Горбунова, где они видно совсем недавно хорошо повеселились. Когда на девушках практически не осталось никакой одежды, они, вдруг, обнялись и стали вздыхать и целоваться, да так живо и непосредственно, что даже Оленина на какое-то мгновение испытала сладостный озноб похоти. Вопиющее антисоветское безобразие продолжалось почти пять минут, а потом в купе постучали. Оленина, корчась от смеха, видела, как порочные девицы поспешно одеваются, и даже почувствовала некоторое недовольство тем, что кто-то прервал столь восхитительное lesbian-show. Судя по всему, это мог сделать гражданин Фишман, что и требовалось доказать, когда Наденька Навротилова, облачившись в аляповатый домашний халат, открыла дверь. Фишман был не один. Вместе с ним в купе вошла проводница: гражданка Мелентьева Алина, 1957 г.р., прописанная в Новосибирске в частном доме на улице Вавилова. Веселая, заводная и очень смышленая.
Без мужа. И, надо полагать, без комплексов. «Ну, Павлов, держись!», — подумала Оленина и стала терпеливо ждать появления на сцене секретного сотрудника КГБ по кличке «Геолог», которого она сумела завербовать повторно, да так ловко, что он этого даже и не заметил.
* * *Когда Павлов, наконец, прибыл на место, то нашел дверь в IV купе закрытой. При этом купе подавало явные признаки жизни в виде доносившегося до его слуха женского смеха. «Может, переодеваются», — подумал Павлов, будучи поставленным в известность о том, что его попутчиками являются две совершеннолетние девушки. Тогда он обратился к стоящему подле окна напротив соседнего купе молодому мужчине с усами и интеллигентной бородкой клинышком. Модный кожаный пиджак пассажира и выглядывающий на фоне белого воротничка строгий галстук в полоску, выдавали непыльную работу и стабильный заработок.
— Простите, товарищ, не скажете, проводник уже проверил билеты?
— Пожалуйста, скажу. В нашем купе проверил, а в других не знаю — ответил пассажир, изобразив на лице сосредоточенность IQ выше среднего уровня. «Одно из двух, — предположил Павлов, — либо он — старший научный сотрудник почтового ящика номер бог знает какой, либо, судя по его благодушию, которое в первом случае можно объяснить только с блеском защищенной кандидатской диссертацией, получивший приход православный батюшка». Как бы в подтверждение его второго предположения, из III купе вышла очень юная, черноглазая и миловидная, особа, на вид не старше двадцати лет от роду, в скромном ситцевом платье и с белым платком на голове. Лицо пассажира озарилось радостью. «А вот и матушка пожаловала!», — сделал вывод Павлов, довольный собственной проницательностью. Немного подождав, он постучал в дверь IV купе, которая, хоть и не сразу, открылась, и в проеме ее возникла длинноногая блондинка, одетая в укороченный халат разноцветных тонов с широкими рукавами и серебристого цвета поясом вокруг талии.
— Простите великодушно, не в вашем ли купе прячется от меня полка за номером пятна-дцать? — обратился к ней Павлов, стараясь всем видом изобразить добродушие и благие намерения. Соблазнительного вида попутчица, про которую он сразу подумал, что она и есть гражданка Навротилова, изобразив на своем лице гамму разнообразнейших чувств, означающих одновременно и удивление, и любопыт-ство и недовольство, спросила, обернувшись к присутствующим в купе пассажирам:
— Тут про 15-ю полку интересуются.
— Да, такая полка имеется, и она свободна — из купе раздался басовитый голос.
— Значит, мне сюда — со вздохом облегчения произнес Павлов, дела вид, что озабочен возможной накладкой с проездными документами. Столичная жрица инвалютной любви, мило улыбнувшись, вышла в проход, чтобы не создавать тесноту, а Павлов со своим багажом переместился в купе, вежливо поздоровался и сразу представился:
— Дмитрий Павлов, журналист. Следую до конечной станции.
— Очень приятно — сказал высокий худой мужчина с типично семитскими чертами лица и большими залысинами, увеличивающими объем поверхности от природы высокого лба. Судя по форме одежды, он уже успел переодеться. На нем был бело-красно-синий трикотажный костюм от Pierre Cardin, удобный не только для занятий спортом и тренировок, но и для отдыха на природе, прогулок и поездок. Заметив, что попутчик испытывает затруднения с размещением своего багажа, он обратился к сидящей рядом с ним молоденькой жгучей брюнетке со стрижкой каре:
— Мелисса, выйди, пожалуйста, на минутку, пусть товарищ журналист устроится на своем месте. «Стильная сучка!», — подумал Павлов о племяннице Фишмана, обратив внимание на ее длинный джинсовый сарафан с узким глубоким декольте и расклешенным подолом, и, чтобы не прерывать установление контакта, попытался вызвать к себе сочувствие:
— Чуть-чуть на поезд не опоздал. Таксист, просто нет слов, такой тупой попался! Мало того, что на 20 минут опоздал, так еще поехал не той дорогой.
— Сочувствую — сказал гражданин попутчик и спросил, желая утвердиться в своем предположении относительно его прописки. — Вы, наверное, москвич?
— Да, — ответил Павлов и в развитие диалога задал риторический вопрос, хотя, разумеется, знал, что его сосед по купе всего лишь гость столицы. — Вы, наверное, тоже?
— Увы-увы, — ответил он, — я из Сибири. Извините, не представился.
Аркадий Моисеевич Фишман: биолог, доцент, кандидат наук. Из Новосибирского Академгородка. Надеюсь, слышали о таком?
— Как же не слышал. У меня в Новосибирском университете на медицинском факультете дальняя родственница по фамилии Добронравова когда-то работала. Может, знаете? — Павлов поддерживал разговор, доставая из дорожной сумки непрезентабельный спортивный костюм отечественного производства.
— Татьяна Ивановна?! Член-корреспондент Академии медицинских наук?! — Фишман даже привстал и всплеснул руками. «Как же тесен этот мир!», — на этот раз удивился Павлов, будучи действительно знакомым со светилом советской медицины Т.И.
Добронравовой, благодаря своей бабке Антонине Степановне. Они обе родились в конце XIX века в городе на Неве. Обе заканчивали в злосчастном 1917 году Частный петроградский университет. Дружили семьями. Вскоре бабка из революционного Петрограда уехала со своим мужем к нему на родину — в Вятскую губернию. А Татьяну Ивановну бурный поток событий революции и гражданской войны прибил в китайский город Харбин. В 1927 г. она получила разрешение вернуться в СССР, жила и работала в Москве, пока в годы Великой Отечественной войны ее не эвакуировали вместе с военным госпиталем, в котором она служила главным врачом, в Новосибирск. Там она и осталась. Павлов несколько раз видел Татьяну Ивановну в квартире у бабки на Покровке: в старомодном пенсне, все еще сохраняющую черты былой красоты, очень остроумную и образованную. Однако, Антонина Степановна, уже как три года тому назад обрела вечный покой на Ваганьковском кладбище. На похороны подруги Татьяна Ивановна приехать не смогла, но ухоженную могилку ее с деревянным крестом и скромным ограждением из белоснежного мрамора потревожила яркими букетами лилий и хризантем, когда приезжала в Москву по своим делам.
