Роберт Шекли - «Если», 1999 № 09
— Музыкальный инструмент?.. — с сомнением переспросил один из кузнецов, когда Форзон объяснил суть дела.
Металлическая трубка — это понятно. Узкая с одного конца и постепенно расширяется к другому? Это можно. Необходимо точно выдержать размеры? Никаких проблем, но… Музыкальный инструмент?! А где же струны?
Ну хорошо, сказали они. Вещица выглядит интересно, в особенности этот раструб и вон тот странный завиток посредине. Причина не хуже других, чтобы взять заказ. Когда они закончат эту штуку, он может делать с ней, что захочет, и даже сыграть музыкальную пьесу, хотя ни один человек в здравом уме никогда не поверит, что этакое вообще возможно.
Три дня спустя Форзон с горестным изумлением взирал на результаты их трудов.
Они сделали все по-своему. Единственный виток его трубы, простой и симметричный, обратился в замысловатую спираль, похоронившую, по-видимому, все его предварительные расчеты. Не понимая акустической функции гладко расширяющегося раструба, они преобразовали его в вычурную чашечку цветка, переходящую в ослепительно отполированный медный диск. Мундштук тоже выглядел довольно странно, причем отверстие для воздуха полностью отсутствовало.
Он потребовал переделать тут, изменить здесь и убрать там. Они охотно выполнили все его пожелания. На свой собственный лад, разумеется! В итоге готовый инструмент лишь весьма отдаленно походил на первоначальную концепцию.
Окинув трубу критическим взглядом, Форзон решил, что лучше все равно не получится. Тогда они принялись старательно украшать ее гравировкой, и отдали заказчику лишь тогда, когда на полированной поверхности не осталось ни единого живого места. Все они дружно последовали за Форзоном, сгорая от неприкрытого любопытства и нетерпения.
Тор был явно не рад незваному гостю. Сперва он упрямо не желал даже прикоснуться к подарку. Но все-таки взял, неуклюже повертел в руке и, пожав плечами, вернул Форзону. Тогда Форзон приложил мундштук к губам и подул.
Звук оказался удивительно мягким. Что бы ни сделали куррианские мастера с его трубой, они сделали это хорошо: та охотно откликалась на малейшее дуновение воздуха. Будучи дилетантом высокого класса, Форзон без особого труда извлек из нее последовательность музыкальных тонов, приятно напоминающую мелодию.
Тор стоял, как громом пораженный. Он снова взял трубу и после нескольких попыток умудрился выдуть хрипловатый вибрирующий звук. Лицо его дрогнуло — и расплылось в счастливой улыбке. Он подул еще раз. И еще, и еще. Покраснев от натуги и жадно хватая ртом воздух, он заставил инструмент разразиться серией высоких нот и после многих стараний открыл для себя нижние октавы. Когда Тор принялся самозабвенно подбирать гамму, Форзон счел за лучшее потихоньку удалиться.
Мастера, которые деликатно остались на улице, встретили его восторженными взглядами. Один из них, смущенно почесав в затылке, произнес:
— Знаешь что, парень? Я, пожалуй, сделаю такую штуку и для себя.
В течение нескольких следующих дней яростная борьба музыканта за власть над трубой вынуждала Форзона совершать чрезмерно длительные прогулки среди окрестных холмов и в конце концов привела к двери Тора делегацию старейшин, пожелавших узнать, что тут, во имя всего святого, происходит. Незыблемый доселе закон невмешательства дрогнул под напором душераздирающих рулад, на каковые вовсе не был рассчитан, и Тор со своим инструментом был изгнан в холмы.
Кризис, впрочем, рассосался сам собой, ибо возрастающее с каждым днем мастерство Тора привлекало к нему все больше пылких поклонников. Звуки его трубы стали мягче, изысканней, складываясь то в кинжально-стремительные, то в виртуозно-кружевные фразы. Сказать по чести, Форзона ничуть не волновала гипотетическая возможность дурного влияния трубы на местные технологии, но тут он начал всерьез опасаться за самобытность куррианской музыки.
Поначалу музыкант упорно пытался навязать трубе привычную пентатонику торриля, однако труба противилась этому с еще большим упорством. В конце концов Тор прекратил бесполезную борьбу со странностями духового инструмента и перешел к активному использованию его возможностей. Эта новая музыка, на взгляд Форзона, идеально подходила куррианской версии трубы. Тор записывал ее замысловатыми лигатурами, которые так и остались загадкой для Форзона, хотя тот не раз пытался разобраться в нотации, держа ее перед собой при исполнении пьесы.
Кузнецы изготовили трубы для себя. Потом для своих соседей. Потом они стали делать их для всех, кто только пожелает, и вскоре не менее полусотни энтузиастов принялись оглашать деревню медным ревом и воем. Число их возрастало с каждым днем по мере изготовления новых инструментов, и наконец королевский агент почтил деревню одним из своих редких визитов, дабы выяснить, что же тут, разрази его гром, происходит.
Первоначальное замешательство агента обратилось в явное недовольство, когда он увидел, сколько жителей деревни забросили работу ради игры на трубе, а затем и в яростный гнев, когда он сообразил, что запасы ценных металлов для производства дорогостоящих вещиц, обогащающих его и короля, бездарно растрачены на никчемную забаву.
Форзон, почуяв беду, отправился к старейшинам наводить справки, и те заверили его, что деревня имеет законное право делать со своим металлом все, что угодно. Успокоившись на сей счет, он начал подумывать о духовом оркестре. Конечно, коллективное исполнение будет здесь в новинку, и когда культурологи доберутся до Курра, его великие музыкальные традиции могут измениться до неузнаваемости. И все же… Что надо сделать, то придется сделать!
Благодаря закону о невмешательстве исчезновение Энн Кори обнаружилось только через месяц. Старейшины подняли на ноги всю деревню. Один из стариков печально объяснил Форзону; что некоторые не в силах смириться с потерей руки и видят в смерти свое единственное избавление. Через несколько дней, когда стало ясно, что в окрестностях нет ни однорукой женщины, ни ее мертвого тела, поиски были прекращены, и жизнь в деревне потекла своим чередом под звонкое многоголосье труб.
На протяжении бесчисленных лет великолепные искусства Курра являлись семейными монополиями. Только сын художника имел наследственное право учиться живописи. Только сын музыканта мог обучаться игре на торриле. Прежде Форзон не слишком задумывался над тем, насколько подобные традиции обделяют истинно художественные натуры, и страсть, с которой большинство жителей деревни ухватились за трубу, поначалу его удивила.
А ведь это был музыкальный инструмент без прошлого, не принадлежащий никому, не связанный ни традициями, ни клятвами о сохранении тайны мастерства. На трубе мог играть любой! Надо было лишь найти учителя, а великий музыкант Тор не отказывал никому. Ничуть не удивительно, заключил Форзон, что здешние ремесленники забросили свое ремесло, а кузнецы производят только трубы.
