Михаил Васильев - Искатели
На столе лежали старческие болезненные мелочи, принадлежавшие Титанычу. Масленки, отвертки, мелкие винтики, болты и гаечки. Платон осторожно глотнул спирта из маленького пузырька. Камень-ловушка.
Вспомнилось, как он, в детстве, сбежал из летнего лагеря. За три дня до окончания смены. Не в силах этого окончания дождаться.
"Дойдет до того, что просто возьму билет на какой-нибудь транзитный корабль и улечу, — пробормотал он. — Ну что, блин, так и похоронят меня здесь"?
В ответ что-то забормотал своим квакающим голосом в кармане компьютер. Непонятно почему кто-то распоряжался его временем и им самим. А времени оставалось все меньше, и становилось оно все дороже.
Когда-то умельцами с верфи здесь был изготовлен этот вот кухонный нож а теперь окончательно понадобилось его наточить. Платон уже знал, что для этого требуется камень, сегодня он нашел и принес такой, с шероховатой поверхностью на изломе. Будто у Робинзона, попавшего на необитаемый остров, появлялись странные заботы.
Компьютер уже подсказывал, что "плоскость ножа с режущей кромкой с двух сторон затачивается под углом 45 градусов". Как ни старался Платон, приборы не показывали ничего близкого к сорока пяти. Показывали непонятно что: в разных местах железки цифры менялись как хотели.
Снизу, с первого этажа, теперь постоянно слышались какие-то звуки, чья-то речь и шлепанье гравитационного пресса — там теперь открылась швейная мастерская. Толстые стены пропускали все звуки. Вот опять — отчетливо слышимые, но неразборчивые голоса. Явными были только эмоции. Иногда внизу умолкали ненадолго, потом, после шлепанья пресса, разражались речью, ликующей или раздраженной.
Чай в местной глиняной кружке вздрогнул. Вздрогнул весь этот мир, слышно было, как море всплеснулось, раскачиваясь, ударилось о стены прибрежных домов. Значит, к астероиду причалил давно ожидаемый транзитный лайнер, идущий к планете Беллерофонт.
Нож все не становился острее, стал даже вроде бы тупее, чем был. Платон встал у окна, опершись руками о раму, высунулся в совсем посторонний ему мир. Подумал, что то же самое ощущают какие-нибудь заключенные, арестанты. Он даже согласился бы, чтобы этого дня вообще не было. Согласился бы жить на один день меньше.
"Только вот сколько их еще будет, дней здесь? Заключение внутри камня".
Странно, что другие могли думать и ощущать что-то другое. Отсюда была видна Диана, в окне своего дома над вывеской "Магазин "Рыболовство". Она кормила печеньем воробьев. За ней внутри ее комнаты блестело зеркало. Диану теперь редко было видно, она все пропадала по театральным делам.
Даже на улицах местных аборигенов стало как будто больше, и все были увлечены непонятной подготовкой к будущему торжеству. Недавно безлюдный городок кипел, как муравейник. На соседней улице ко всему прочему проложили рельсы, "временную узкоколейку", как называли ее здесь. По ней время от времени проползала платформа с бревнами и штабелями досок, иногда с непонятно громоздкими для строящегося парусного корабля железяками. И даже Титаныч теперь был занят, работал на винокурне. Гнал ром из сахарного тростника.
Деревянный остов будущего галеона уже был виден, каждый день постепенно вырастал над крышами дальних домов. По появившейся сегодня палубе ползали доставленные с верфи причудливые машины, таскали доски, такелаж и бочки. Было видно, как роботы махают там топорами и размазывают смолу. Целыми днями доносились оттуда звуки кибероркестра, какие-то давно забытые мелодии.
— "…Я по свету немало хаживал. — Древний-древний марш. — Жил в окопах, в землянках, в тайге…"
Все словно готовили великое событие, надеялись что-то изменить в их здешней жизни. Платон будто один помнил теперь про "Обсидановую бабочку" и даже про сокровища на Марсе.
Обитатели астероида целыми днями занимались созданием театра. И, хотя Платона уверяли, что ремонт "Обсидиановой бабочки" не прекращается, он не верил этому. Видел, что грандиозные работы вокруг, растущий энтузиазм, не имеют к летающей тарелке никакого отношения.
Появились даже новые мастерские, а возле леса — плазменная лесопилка, исторического вида сарай под крышей из пальмовых листьев. Она дымила там и воняла горелым деревом. Чистые когда-то, а теперь оживленные и грязные улицы были усыпаны щепками. На море появились шлюпки и челноки, белели там свежим деревом.
"…Похоронен был дважды заживо. Жил в разлуке, любил в тоске", — выдувал оркестр роботов.
Приближался какой-то непонятный рев, из-за угла появился настоящий грузовой автомобиль, монстр чуть ли не с двигателем внутреннего сгорания. Громоздкий экипаж тащил в кузове здоровенное бревно, похоже из немыслимой дали, километров за десять отсюда. За ним на мостовой оставалась грязь, жидкая глина. Где-то, кажется, прошел свой, самостоятельный, дождь.
Заслонив все остальное, мимо проползло мокрое, преувеличено пахнущее, как все здесь, дерево, почти на уровне окна — кабина. Суровое лицо водителя, водительницы, точнее, было почти знакомо. Августа, встретившаяся в первый день появления на астероиде. Женщина могучая, будто древнегреческая героиня… Как ее?
— Аталанта, — подсказал компьютер. Оказывается, Платон разговаривал вслух сам собой.
Через некоторое время на улице появились Томсон и Джеррисон, шли по другой ее стороне. Оба в неизменных теперь грубых кожаных башмаках с пряжками, коротких холщовых штанах и тельняшках. На голове у Джеррисона была суконная треуголка, у Томсона — платок-бандана мухоморного цвета, красная, в белый горошек. Они уже получили сценические пиратские костюмы и теперь никогда не расставались с ними. В зоопарке большого транзитного космолайнера даже купили попугая, и Томсон приучил его сидеть у себя на плече, но сейчас этого попугая с ним не было. Томсон нес обрезок толстой трубы и почему-то ведро воды. Джеррисон — тоже обрезок трубы, поменьше.
— Нет, не разорвет, — говорил о чем-то на ходу Джеррисон. — Хорошая труба, выдержит! Должна выдержать. Черт меня побери, джентльмены, со всеми моими потрохами, если это не так. И вообще — это примитивная техническая задача. Да нам часто их применять и не придется.
Платон знал и даже как-то видел, что оба они работают на пороховом заводе, деревянном сарае у входа на верфь. Томсон дробил селитру в большой каменной ступке, а Джеррисон набивал порохом ядра и ракеты из обрезков бамбуковых стволов.
— Только молчи, приятель, держи рот закрытым. — Еще успел услышать Платон. Он все изучал лезвие ножа. — Пусть для всех это останется тайной, будто восьмое имя дьявола.
— Еще бертолетову соль надо достать. Или хотя бы узнать, что это такое, — раздавалось издали.
