Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
Теперь, когда и эту его картину отвергли, Караваджо вернулся в Поганый садик, к исполненной жестокости и порока жизни, которая кипела ночами в тавернах – Болотной, Волка, Турка и «Под башней» – и борделях вокруг руин Мавзолея Августа. Онорио весь светился жестоким весельем, радуясь обществу друга. Караваджо горько жаловался на Фаббрику и безудержно поносил кардиналов и самого папу, пока Онорио, боясь инквизиции, не закрывал ему рот рукой.
– Бальоне? Да пошел он… И дель Монте пусть за ним отправляется, покровитель нашелся, тоже мне. И кардинал-племянник Шипионе – хорош защитник! И Костанца. Хотя ладно, эта пусть остается. Но остальные – да будь они прокляты!
И он сжимал зубы так, что потом по ночам челюсти болели от напряжения. Лицо горело от вина, в голове стоял туман. Перед глазами мелькали, скользя между столами таверны, фигуры дель Монте и Шипионе; они бросали деньги Бальоне, который кружил в вилланелле Лену на холсте «Мадонны со змеей».
В домике на виа деи Гречи Лена встречала его неласково: ей надоело, что он приходит поздно, вечно ругает Фаббрику и лезет к ней с пьяными ласками. Просыпался он в дальнем углу постели. Голова с похмелья трещала так, словно череп вот-вот лопнет, выпустив на волю мозг. Доменико смеялся и щекотал ему пятки. Микеле натыкался на холодный, неодобрительный взгляд сидевшей за кухонным столом Лены, снова ронял голову на подушку и принимался думать о том, насколько эта ночь приблизила их разрыв.
В конце мая Ватикан праздновал первую годовщину интронизации папы Павла V. Лодочная гонка на Тибре закончилась пьяной дракой между гребцами – один из них огрел товарища веслом по голове и получил за это нож в сердце. Когда стемнело, на улицы высыпали подвыпившие задиры: необузданные взрывы хохота то и дело сменялись потоком ругательств.
Караваджо с Онорио вышли из таверны «Под башней» и направились на другой конец Поганого садика, к площадкам для игры в мяч. Игра шла возле дворца Флоренции. Через середину улицы была протянута веревка. Шагах в пяти от нее на булыжнике были обозначены мелом границы поля. Зрители жались к стенам домов. Голоса выкрикивали ставки. Караваджо и Онорио подоспели как раз к финалу.
– Гляди-ка, наш друг синьор Рануччо, – заметил Онорио. – Похоже, только что одержал победу.
Рануччо подобрал набитый шерстью кожаный мяч со свинцовым шариком в сердцевине, закинул его ракеткой высоко в небо и вскинул руки. Толпа заволновалась: настало время выплаты выигрышей. Те, кто поставил против Рануччо, принялись швырять в проигравшего уличным мусором.
Рануччо окинул взглядом толпу болельщиков.
– Эй, мазила, сыграем на те десять скудо, что ты мне все еще должен? – предложил он. Его самодовольная улыбка только подогрела ненависть Караваджо.
Художник отдал Онорио свой плащ. Можно было покорно сносить оскорбления от сильных мира сего, при которых не смеешь дать волю гневу. Но не насмешки Рануччо. Не в десяти скудо дело – лишь бы взять верх над наглецом, прижать его к земле и заставить подавиться дорожной пылью. На его месте он представлял всех святош Фаббрики заодно с Бальоне.
– Давай ракетку.
Рануччо в полном соответствии с одним из немногих правил игры громко возвестил о своей подаче.
– Эй!
Караваджо отбил мяч – тот ударился о стену дворца и отскочил. Рануччо бросился к нему, но Караваджо оказался быстрее и новым ударом направил мяч в центр поля. Несколько человек в толпе радостно завопили.
«Он ничего не понял, – злорадствовал Караваджо. – Он думает, что мы просто играем. Ну-ну. Скоро узнает, какие тут ставки».
И нескольких минут не прошло, а Рануччо уже обливался потом и задыхался.
– Надо было тебе передохнуть перед следующей игрой, – крикнул Онорио. – Или вызвать Микеле на партию в карты! Играл бы сидя.
Рануччо сделал непристойный жест.
– Ты все силы растерял, объезжая своих шлюх, – продолжал Онорио, подначивая толпу. – Жаль, что играть вне койки ты не мастак.
Старший брат Рануччо, Джованни-Франческо, толкнул Онорио плечом. Тот ответил ему потоком брани.
Рануччо подал следующий мяч, подражая приему Караваджо. Но мяч, направленный в стену дворца, отскочил от подоконника и вернулся на его половину поля. Еще очко за Микеле.
Художника вдруг охватило спокойствие. Обычно он волновался перед игрой; в ту долю секунды, когда становилось ясно, что поражение неминуемо, его охватывал настоящий страх. Но в промежутке между этими двумя состояниями им владела только ясная сосредоточенность сродни охотничьему инстинкту. Вот и сейчас он смотрел на Рануччо бесстрастно, как на дичь.
Следующим ударом Караваджо послал мяч в глубину поля, почти за меловую черту. Рануччо метнулся за ним, промахнулся и, к вящему веселью зрителей, врезался головой в стену. Брат под руку утащил его с площадки. Теперь тот стоял, широко расставив ноги и сжимая ракетку, как дубину.
«Теперь он понял, на что мы играем», – подумал Караваджо.
– Моя подача!
Рануччо кинул ему мяч.
Игра была жесткой, розыгрыши – короткими, каждый из двоих бил с такой силой, что противнику было почти невозможно парировать удары. Вскоре наступил решающий момент. Рануччо подступил к самой веревке и пустил мяч вглубь поля, вынудив Караваджо уйти в оборону. Но тому удалось отбить мяч, который полетел в зрителей, ударил одного из них в голову, отскочил и снова вернулся на поле, покатившись за спиной Рануччо.
Рануччо подобрал его и изготовился подавать, но Караваджо подошел к веревке:
– Партия, Томассони.
Рануччо проворчал что-то себе под нос и занес ракетку для удара по мячу.
– Эй, coglione[12], ты уже проиграл, – пояснил Караваджо.
– Мяч отскочил от головы вон того болвана, – Рануччо смахнул пот со лба, на котором красовалась шишка. – Это не считается.
– Это еще почему? Зрители тоже в игре.
– Ничего подобного!
– Ты где играешь? При французском дворе? Здесь в мяч играют на улице. Правила сам знаешь.
– Игра не окончена, – Рануччо подступил к Караваджо. – Мяч не просто отскочил! Этот мерзавец отбил его головой. Он нарочно тебе подыграл. Это не по правилам.
Караваджо затрясло от ярости – Рануччо не относился к числу богатых меценатов, следовательно, сдерживать ее причин не было.
– Заткни свою лживую пасть! – крикнул он.
Между зрителями тоже закипали споры. Ушибленный мячом клялся в своей непричастности; те, кто поставил на Рануччо, уже взяли его в кольцо.
– Мы еще не закончили! – не собирался сдаваться Рануччо.
– Ты проиграл. Можешь распрощаться со своими десятью скудо, – и Караваджо ткнул Рануччо в плечо ракеткой.
Тот оттолкнул ее:
– Грязный содомит!
