Алексей Барон - Те, кто старше нас
В такой момент колебаний ни в коем случае не следует упускать инициативу. Лучше достойно удалиться за подмогой, одновременно уводя с арены потенциальный объект побоев.
— Что ж, как знаете, — сказал Андрей. — Я предупредил вашу сознательность по причине недостатка. Иду к Михал Захаровичу, будем привлекать в ночное время суток.
Уж в чем он был уверен, так в том, что задержать его никто не посмеет. Роль зануды была сыграна удачно, хотя и с опасной близостью к перебору.
Спустившись с крыльца, Андрей остановился под окном так, чтобы свет падал на воротничок. Давление продолжалось.
— Так что, товарищи? Вы намерены проявлять сознательность?
Из сеней вышла темная фигура. Потом вторая, еще трое. За ними двинулись те, что стояли на крыльце. Победа была одержана. Последним шел Леха. Засунув руки в карманы телогрейки, он пинком открыл калитку.
— Увидимся, ассистент.
— Очень может быть, — невозмутимо кивнул Андрей. — С политинформациями у вас плохо.
Поле боя опустело, досталось победителю. Но отныне Андрею предстояло ходить по темным переулкам еще осторожнее.
На крыльцо вышла Эрика.
— А они не вернутся?
— Вернутся.
— И что делать?
— По-моему, не стоит открывать дверь, товарищ Эрика. И повесьте занавески на окна. Хотя бы из газет. Пусть ознакомятся с международной обстановкой.
— Андрей Васильевич!
— Да.
— Вопрос можно?
— Спрашивайте.
— Вы правда член партии?
— Нет. Сочувствующий целям и задачам, но не методам.
— Тогда подождите, пожалуйста.
— Чего подождать?
— Да без вас девочки боятся в туалет выйти.
Андрей не сразу нашелся что сказать.
— Постараюсь оправдать доверие, — буркнул он.
— Можно выходить?
— Давайте. Вперед, к светлому будущему, и по одному. Шаг влево, шаг вправо — побег.
— Ну и шуточки у вас.
— Это не мои шуточки, товарищ Эрика.
— Не ваши, геноссе Андреас, — тихо сказала Эрика.
Утро выдалось свежим, бодрым и оптимистическим. Как детская радиопередача «Пионерская зорька». Пришло бабье лето. Солнце сияло, очистившееся небо налилось почти весенней голубизной, только вот в воздухе висели паутинки.
Березняк на склоне сопки сиял золотом. А над ее вершиной плыла перелетная стая. Еще выше протянулся след реактивного самолета. Он уверенно перечеркнул половину небосвода. И от этой уверенности казалось, что внизу все происходит как надо. За исключением отдельных мелких случайностей.
Грязь частично высохла, частично замерзла. Под сапогами хрустел ледок. Андрей на ходу ловил прощальное тепло солнца. Хотелось запастись на долгую зиму если не его лучами, то хотя бы памятью об осенней истоме. Он не мог заставить себя поторопиться. Начало сентября — лучшая часть сибирского года. Дышится легко. Не холодно и не жарко. Мысли ясные, отчетливые, возникают без принуждения. На душе грустное умиротворение. В общем, самая жизнь. Не верится, что где-то есть зло.
На планерку он опоздал. И зорким оком опоздальщика сразу отметил необычную взволнованность. Не служебную нервозность, а именно взволнованность. Народу в правлении собралось больше обычного. Все что-то обсуждали по-татарски. Вроде сожалели. И даже печалились. Никто не матерился.
— Долго спишь, — пробурчал председатель. — К девкам, что ли, ходил?
— Исямысыз, — сказал Андрей. — К девкам.
Председатель захотел испустить шуточку, но передумал, не испустил. Сидел под своей кепкой. Он прожил уже пятьдесят шесть лет, начинал с трудодней, привык ко всякому.
— Исямысыз, исямысыз.
Андрей заглянул в хмурые глаза. Почудилась затаенная боль.
— Случилось что, Михал Захарович?
— Ага, случилось. Дед Вакеев жену убил.
— Дед? За что?
— Из ревности.
— Да ему сколько?
— Шестьдесят восемь… или девять уже.
— Это вы серьезно?
— Серьезнее некуда. А Хадича — моя одногодка. Была… Поезжай туда.
— Зачем?
— Да, может, живая она еще.
— Понял. Все, что могу…
— Я отвезу, — сказал инженер по ТБ.
Андрей пощупал свою сумку с небогатым набором медикаментов и вздохнул. Ездить с этим ковбоем он не любил.
— Ладно, пошли.
Инженер со скрежетом включил передачу. Мотор взвыл, грузовик рванул с места и помчался, громыхая бортами и разбрызгивая лужи.
— Рустам! — крикнул Андрей, цепляясь за все, что попадалось под руку.
— Чего?
— Давно нашли?
— Да только что. Соседка прибежала.
Перед капотом мелькнула корова. Рустам выругался и посигналил.
— Всю ночь шатается, окаянная. Веришь?
— Верю, — усмехнулся Андрей. — Вакеевская?
Рустам помрачнел.
— Так и есть.
Они переглянулись. Оба понимали, что значит корова, которую с вечера не загнали в хлев.
— Все равно проверить надо, — сказал Рустам. — Захарыч ее любил в молодости. Ну и человек же. Хорошая тетка… была.
— Да, конечно.
Грузовик остановился перед избой с по-ночному закрытыми ставнями. Во дворе топтались соседи. На Андрея они посмотрели с мгновенно вспыхнувшей, но тут же угасшей надеждой. Взрослые люди чуют смерть безошибочно.
Старушка лежала среди разбитых тарелок и пристально смотрела в потолок. Лицо у нее было белым, чистым, почти не тронутым. Только из уголка рта протянулась засохшая струйка.
Обойдя лужу супа, Андрей присел на корточки и попытался нащупать сонную артерию. Потом проверил реакцию зрачков на свет. За его спиной, на пороге кухни, Рустам и соседи молча ждали результатов.
Андрей поднял с пола полотенце и закрыл лицо покойной. На пороге всхлипнула пожилая женщина,
— До приезда милиции не надо ничего трогать.
Женщина кивнула и отвернулась.
— Где этот мерзавец? — спросил Андрей.
— Прячется, — ответил Рустам. — Найдут. Заимки все известны.
— На что же он рассчитывал?
— Да ни на что. Совсем сбрендил, старый хрыч. Пятнадцать лет уже отсидел, да, видно, мало показалось.
— Рустам, я ничем помочь не могу.
— Ясно. Поехали.
На пороге Андрей оглянулся. В тишине отчетливо тикали настенные часы с кукушкой и гирьками на цепях. Такие только в деревне и увидишь, их лет сорок уже не делают.
Невесть сколько трудодней отбатрачила за это чудо хозяйка. Андрей ясно представил, как молодая еще Хадича бережно принесла ходики в свой дом. Завела, долго любовалась… Не думала, что они ее переживут.
Под часами висел отрывной календарь со вчерашней датой. Невидимая за полотняной занавеской, по стеклу билась осенняя муха. На посудной полке лежала кружевная салфетка. Бока печки были аккуратно подбелены. Ни потека, ни пятна сажи. Вопреки всему разгрому, кухня производила впечатление небогатой опрятности, достигаемой многолетним и неустанным женским трудом.
