Станислав Михайлов - Эра воды
Итак, этого голоса я не знал. Он приходит и уходит, когда захочет, словно бы из-за пределов моего мира. Может быть, это доктор? Может, он вылечит меня?
Зеркала под рукой, понятное дело, не обнаружилось, но даже беглого взгляда на руки, ноги и прочие части тела, скрываемые одеждой, оказалось достаточно, чтобы поверить — не мое. Удивительно, только сейчас обратил внимание на эту очевидность, раньше глаза воспринимали вид тела как привычный. Конечно, это же не мои глаза. Потому-то я и на воде держался намного увереннее, чем стоило ожидать… Поэтому и не было никаких особых эффектов от пониженной гравитации… Тело же местное. Наверное, оно умеет плавать. Интересно, на что способно еще?
Первый шок от ужаса, связанного с потерей себя, развеялся, и во мне шевельнулось любопытство. Однако прорасти ему было не суждено — я слишком устал и решил капельку вздремнуть.
Шли минуты, часы.
Когда размежил веки, солнце уже прошло зенит и ощутимо клонилось к западу. Бледным пятном навстречу ему, но чуть в стороне, теряясь в ярком еще дневном свете, плыл Фобос.
Вот тебе раз, называется, вздремнул ненадолго.
Сколько же можно сидеть без дела? В животе опять раздалось недовольное урчание. Сон не заменит еду. Кроме того, страшно хотелось пить, а пресная вода на глаза не попадалась. Это может стать серьезной проблемой. Я забеспокоился и поднялся на ноги, чтобы оглядеться.
«Иди на руку от солнца. Влево руку. Вытяни левую руку. Смотри на тень. Иди к пальцам. И дальше. Там вода и еда» — раздалось наконец-то под моим черепом.
«Далеко?» — спросил я сам у себя. Но ответа не последовало, и я, раздраженно дернув плечом, пошел туда, куда указывала левая рука.
Местность оказалась неровной. Промежутки между крупными валунами заполняли мелкие камешки, плоские и острые плитки, напоминающие битую черепицу, только не оранжевую, а серую, с отливом в синеву. Она шелестела и позвякивала под ногами, как скребущиеся друг о друга керамические осколки. «Глинистый сланец или алевролит какой-нибудь…» — механически отметил я, продолжая движение. Иногда геология может подождать.
Вдалеке показался крутобокий холм, ввиду которого я остановился и сверил направление: компас вытянутой левой руки указывал на него. Звук под ногами изменился, зашуршали стебли сухой травы. Равнина постепенно снижалась, но и здесь было сухо, а почва напоминала такыр: растрескавшаяся, лишенная влаги глина. Однако присутствие островков травы, пусть даже мертвой, указывало на близость воды.
У подножия холма кучерявился низкорослый колючий кустарник с листочками в форме птичьей лапы, только вместо коготков они заканчивались раздвоенными шипами. Ветви его были усыпаны темно-фиолетовыми ягодами: крупными, покрытыми длинной жесткой шерстью. Я осторожно сорвал одну. Она легко отделилась от плодоножки и оставила на пальцах черничный след. Может быть, эти ягоды съедобны? Не их ли имел в виду мой таинственный друг?
Голодная смерть меня не устраивала. Я лизнул сок, нашел его терпким и невкусным, но дареному коню в зубы не смотрят, к тому же, все-таки, моя первая еда на этой планете.
В эту эпоху.
В этом сне или где я там на самом деле нахожусь.
Шкурка отделялась без труда: стоило потянуть за волоски, и она лопалась, обнажая сочную трехцветную мякоть. Темный нектар, пахучий и липкий, сочился из сердцевины. Остальная ягода делилась на две неравные доли: та, что побольше — янтарно-желтая, а вторая — зеленая. Вкус у них, впрочем, был одинаков. Или я еще не научился различать тонкости марсианских фруктов?
Мне послышался смешок. Я оглянулся, но никого не увидел.
«Это пустынник, его не едят. — В знакомом голосе ни тени эмоций. — Будет тошнить».
«Предупреждать же надо!» — Вскричал я возмущенно и принялся отплевываться.
«Их не было в прошлый раз».
«В прошлый раз? Ты уже был здесь?»
«Семь оборотов назад. Обойди холм. Ступени вверх. До конца».
Похоже, он опять свалил, оставив меня с нехорошими предчувствиями и тяжестью в животе. От ягод или от его слов? Семь оборотов! Больше десяти земных лет, если оборот соответствует марсианскому году. Двенадцать, что ли… Или тринадцать… Может, никаких ступеней нет уже и в помине, а на холме меня ждет голод? Что если местная пища долго не хранится, испортилась? Или разворована какими-нибудь марсианскими енотами?
Я уныло побрел вдоль ржаво-коричневого откоса. Неприятный вкус во рту усилился. Все-таки, от ягод. Хорошо, если голос не соврал и они не ядовиты. Ни за что, никогда не тяните в рот неизвестные вам плоды, тем более — на чужой планете! Посмотрите на меня и не кушайте волосатую чернику с желто-зеленой начинкой, растущую на колючих кучерявых кустах!
Что же я, в самом деле, как дитя неразумное? Доктор планетологии, знатный космонавт, возлюбленный Ее Величества Кати Старофф… Стыдно, батенька, стыдно.
В наступившем безветрии от раскаленных камней тек горячий воздух. Солнце плавилось в этом жарком мареве, дрожало и кривлялось, представляясь то агонизирующим лицом забытого бога, то палящей небесной медузой, чьи прозрачные щупальца обжигают кожу до волдырей.
Преодолев невысокую полуразрушенную ограду из обломков ржавого песчаника, я, наконец, попал в тень. Стена, сложенная неведомыми руками, обязательно заинтересовала бы меня, попадись на глаза в другой исторический момент. Однако сейчас рядом журчал родник — последний раз я слышал этот звук на Земле, давным-давно, но ни с чем его не спутаю!
Подобный молниеносному гепарду, ринулся я в самую гущу кустарника. С хрустом, достойным тяжелого вездехода, проломился через путаницу ветвей. Бездумно раздирая кожу и сшибая ненавистные волосатые плоды, прополз там, где не смог пройти, пока, наконец, не увидел источник.
Тонкая прозрачная струйка выбивалась из расселины в крутом склоне холма, около полутора метров над землей. Едва заметным ручейком сбегала она к ограде и терялась в траве.
Я распрямился и тут же пожалел об этом. Резкая боль скрутила меня. Я упал на колени, обхватив многострадальный живот, и содрогался в конвульсиях до тех пор, пока последнее воспоминание о треклятых ягодах не покинуло его.
Ручеек, до которого пришлось добираться уже на карачках, помог облегчить мучения и напоил меня. Символично, что первая пища здесь оказалась несъедобной, а первая вода пошла больше на промывание желудка, чем на утоление жажды. Глубоко символично.
«Но ведь закончилось хорошо. Значит, и дальше все будет хорошо», — со свойственным мне оптимизмом заключил я и, отсидевшись в теньке, пока не восстановятся силы, двинулся дальше. Уже через несколько шагов показалась узкая лестница, словно бы нарочито грубо вырубленная в откосе. Пожалуй, если смотреть издалека, ее и не заметишь, так органично она вписывалась в естественные неровности. Кстати, если бы я пошел здесь, не пришлось бы продираться через чертов пустынник, и руки-ноги не саднило бы от свежих царапин.
Путь наверх не выглядел особенно трудным. Если бы не усталость и не голод, я одолел бы его минут за десять, а так проколупался целых полчаса. Вершина оказалась плоской и пустой: ни кустика, ни даже крупного валуна. Солнце уже спряталось в дальних холмах, воздух посвежел, хотя по-прежнему оставалось тепло. Стремительный Фобос убежал за горизонт. В гаснущем небе проступили первые звезды. Одна из них — зеленая, яркая — притягивала взгляд сильнее других. Когда станет совсем темно, рядом с нею можно будет разглядеть крохотную желтоватую точку. Много лет назад, снежным январским утром, я узнал, что мои родители теперь там. То, что от них осталось. И что никогда не выполнятся обещания. И никто не заберет меня из интерната домой.
Зимними ночами, если небо не закрывали облака, я сбегал из спальни, на цыпочках спускаясь по запасной лестнице, натягивал на ходу термоплащ, не сданный, как положено, в раздевалку, открывал украденным ключом заднюю дверь и валился в сугроб, чтобы пялиться на Луну. Она казалась такой огромной, втрое больше здешнего Фобоса, и я разглядывал ее впадины и горы — и в бинокль, и невооруженным глазом. Я думал, что там давно живут люди: путешествуют, работают и хоронят мертвых, а с Земли она такая же, какой была тысячи лет назад — желтый, а иногда белый или красноватый небесный глаз.
Лежа в сугробе, я забывал об интернате и родителях, мечтал улететь на другую планету, на Венеру, Юпитер или Марс, да хоть на Плутон. Мне хотелось убраться с Земли, меня тянул к себе черный холод пространства и что-то еще, не понятое мною до сих пор, нечто, похожее на зов.
Что же. Теперь, оставив позади спутники Юпитера, я на Марсе. Черт его поймет, на каком: в другом времени, пространстве или в моей больной голове, а сам я — в медблоке. Но как бы ни было, здесь Марс, в небе которого, отдаленная на пару сотен миллионов километров, зеленоватым драгоценным камнем сияет Земля. Планета, с которой я смог примириться, только покинув ее. Лишь основательно промывшись ганимедийским дождем. Третья и единственная по-настоящему населенная планета Солнечной системы.
