Cемен Слепынин - Фарсаны
Мысль гуманистична по природе своей, она неразрывно связана с человеком, с миром его эмоций, с его жизненным опытом и, наконец, с опытом многочисленных предшествующих поколений. И никакими кибернетическими ухищрениями невозможно воспроизвести невообразимо тонкие нюансы, трепещущие ассоциации человеческой мысли. Мысль фарсана, мысль кибернетической машины — это мысль без эмоций и без ассоциаций. Это даже не мысль, а ее логическая схема, ее сухой геометрический чертеж…
Когда Тари-Тау прочитал последнее стихотворение, раздались восторженные возгласы.
— Хорошо, мальчик! — воскликнул Лари-Ла. — Очень хорошо.
Спокойный и выдержанный Али-Ан неожиданно подошел к Тари-Тау и дружески сжал ему плечи. А на необузданного Сэнди-Ски стихи произвели странное действие. Сначала он словно онемел, а потом вскочил и разразился целым каскадом… ругательств. Самых отборных, фантастически-замысловатых ругательств. Но это было выражение не гнева, а восторга, наивысшего восторга.
Энтузиаст-кибернетик мог бы сказать мне, указывая на фарсанов, что это и есть проявление эмоций, ничем не отличающихся от человеческих. Согласен: спектакль разыгран великолепно. Но разве это проявление человеческих эмоций? Вздор! Это не эмоции, а их бледные копии, отвратительные суррогаты. В поведении фарсанов я то и дело чувствовал фальшь. Правда, не очень грубую, но все же фальшь. В последнее время я стал особенно проницательным в этом отношении.
Один только Тари-Тау почти безупречен. До того тонко, ювелирно тонко фарсан воплотился в живого Тари-Тау. Прочитав стихи, он стоял задумавшись, весь еще во власти поэтических образов. Тари-Тау не замечал восторгов, бурно рассыпаемых в его адрес. Как и подобало живому Тари-Тау, он был погружен в свою действительность, сотканную из яви и сна, в действительность, которая придает вымышленным образам реальность бытия. Наконец, он очнулся и, робко улыбнувшись, сел в кресло.
35-й день 109-го года
Эры Братства Полюсов
Почти весь день провел в обществе своих страшных попутчиков, разыгрывая ничего не понимающего простачка. Но настал вечер, вечер сладостных воспоминаний о далекой и невозвратимой Зургане.
В моем положении сейчас нет ничего более волнующего, чем эти воспоминания. И я словно слышу голоса живых людей, голоса, из которых многие уже умолкли навсегда. Ведь благодаря эффекту времени, возникающему при субсветовых скоростях полета, на Зургане минуло почти столетие, а на нашем корабле прошло всего десять лет. Но в памяти живо воскресают человеческие лица, их выражение, голоса…
Остров Астронавтов… Единственное на Зургане место, где сохранилась такая же необузданная и дикая природа, как на планете Голубой. С утра мы бегали вокруг острова, преодолевая горные потоки, крутые скалы, густые чащобы. Потом состязались в плавании и отдыхали на берегу, стараясь впитать всеми порами тела лучи неистово палящего, но дорогого нам зурганского солнца. Мы знали, что скоро надолго лишимся родного солнца и будем довольствоваться его подобием в кабине утренней свежести.
В своем воображении я нарисовал до того реальную картину острова Астронавтов, что едва слышный в моей каюте шум планетарных двигателей кажется мне сейчас шипением белопенных волн, лизавших мои ноги. Я лежал на горячем песке, голова находилась в тени рагвы — густого плодового дерева. Вкусные и сочные плоды рагвы свисали так низко, что я мог, лежа на спине, достать их руками.
Подошел Сэнди-Ски и, толкнув меня в бок голой пяткой, покрытой влажным песком, спросил с беззлобной усмешкой:
— Лежишь и мечтаешь о своей Аэнне?
Я не обижался на эти насмешки. Отчасти он прав. Влюбиться накануне опасной и ответственной межзвездной экспедиции, говорил он, по меньшей мере недостойно настоящего астронавта.
— Ты сильно преувеличиваешь мое увлечение, — отшучивался я. — Даже ты больше знаешь об Аэнне, чем я. Скажи, где она сейчас? Я, например, этого не знаю.
— По-прежнему в городке могилокопателей, — улыбнулся он и добавил: — Я даже могу сказать, что Аэнна сейчас делает.
— Ну, и что же она делает? — спросил я.
— Не притворяйся равнодушным, — рассмеялся Сэнди-Ски. — От меня ты не укроешься. Слушай, в чем дело. Среди археологов, этих презренных гробокопателей, как ни странно, есть немало артистически одаренных людей. Сейчас в шаровом доме они выступают с концертом перед отдыхающими. Возможно, что Аэнна уже готовится к выходу, чтобы исполнить свой знаменитый “Звездный танец”.
— Я не знал, что она танцует.
— Да еще как! Хочешь посмотреть? Тогда давай поспешим. С твоего разрешения немного нарушим строгий распорядок предполетной жизни.
Быстро одевшись, мы уселись в гелиокатер и поплыли на север. Остров Астронавтов вскоре утонул за горизонтом, а вдали на севере засверкали шпили и дворцы Шеронского архипелага.
Сэнди-Ски повернул катер в сторону берега. Вскоре мы причалили к обрывистому скалистому берегу, покрытому редким кустарником. Прыгая по камням, мы взобрались наверх.
— Вот и городок, где живут земляные черви, то есть археологи, — пояснил Сэнди-Ски, показывая на сверкающие белизной легкие пластмассовые домики. — А вот и шаровой дом.
Немного в стороне я увидел огромное и круглое, как мяч, здание без окон.
— Откуда этот шаровой дом? — удивился я. — Совсем недавно его здесь не было.
— Его построили за один час, — сказал Сэнди-Ски. — Вернее, выдули из расплавленного пеностеклозона, как выдувают колбы. Идем туда.
Мы вошли внутрь огромного шара и очутились в непроницаемой темноте. Мы опоздали и увидели только финал “Звездного танца”. Сцены, собственно, не было. Перед зрителями расстилался безбрежный угольно-черный Космос, озаряемый в такт музыке вспышками огневых облаков и беззвучно взрывающихся сверхновых звезд. Это был несколько декоративный, театральный Космос. В центре — обломок скалы, изображающий астероид. На нем я увидел Аэнну в легком серебристом костюме, плотно облегающем ее стройное, гибкое тело. В таком костюме на настоящем астероиде астронавт погибнет моментально, пронизанный космическим холодом. Но я сразу же забыл об этой условности, как только увидел Аэнну, ее плавные движения, с трепетной легкостью отзывающиеся на музыку. Аэнна казалась мне древней богиней плясок, сошедшей на космический обломок скалы. Темп танца ускорялся, его ритмический рисунок стал четким и отрывистым. Вот уже Аэнна похожа на буйное серебристое пламя. В ее стремительных движениях чувствовался такой неудержимый порыв, что все затаили дыхание…
