Станислав Буркин - Фавн на берегу Томи
— Ну, чтото в этом роде, — сморщился и помахал руками Человек. — На тамошнего князя эти строки произвели неизгладимое впечатление.
— Да, не в меру обходительный странник, действительно редкостное дерьмо написал наш старина Цзи Бинь, — покивал согласно старик, звеня бубенцами, и сразу обратился к стражникам: — А ну, приведитека ко мне сего суеслова с его бессмертным свитком и как следует смажьте цепи и шестерни моей новой членоупраздняющей машины.
Тотчас несколько служащих управы будто канули в пустоту, а через миг воротились, волоча за собой закованного поэта. Поставили его на колени, и старый князь начал бесстрастно обвинять его:
— Как мог ты, будучи в моем доме придворным поэтом и пользуясь всеобщим почетом, сочинить подобную паскудь, коей ты мнил прельстить, а на деле едва не свел в могилу этого честного конфуцианца? — Это он обо мне говорит. — За использование грозного могущества поэта в столь низменных и недостойных придворного платья целях надлежит тебе, почтеннейший Цзи Бинь, лечь на мою новую механическую дыбу с подвижными острыми ножами для ребер, поясничным шипом и, конечно же, дополнительными щекочущими кисточками для пят. Тебя же, любезнейший гость, — обратился он ко мне, — позволь пригласить на церемонию, выражаясь витиевато, прозаического возмездия за приключившееся нам ныне поэтическое огорчение от недостойного мужа Цзи Биня. — И повел меня под руку в свой богатый на карательные приспособления дворик, где уже и пир был для нас накрыт в стороне. И в тот момент, когда мы уже…
— Иван Александрович, — перебил рассказчика Дмитрий, — я умоляю вас, хватит! — и, словно боярин с челобитной пред Иваном Грозным, повалился на колени и принялся бегать на четвереньках, судорожно собирая разбросанные подле кресла исписанные листы.
— Оставьтеоставьте, — вежливо махал рукой Человек, — я сам здесь все уберу.
— Нет! Это необходимо немедленно предать огню, — продолжал судорожно собирать листы учитель и, комкая, распихивать их по карманам шинели. — Не дай бог, это еще ктонибудь увидит…
— Дмитрий Борисович, не принимайте так близко к сердцу, — отечески просил Человек. — Я, право, не хотел каклибо вас унизить…
— Нетнет! — не дал договорить ему учитель, вскочил, принялся кланяться и обеими руками трясти Человеку руку. — Я искренне благодарен вам, Иван Александрович, за столь честные высказывая по поводу этой галиматьи, за то, что вы сразу расставили все точки над i. Вы человек редкой чуткости и правдивости. Да вы глаза мне открыли! А ято, дурак, подсознательно отдавал себе отчет в своей бездарности и в то же время низко надеялся на какуюто нелепую жалость с вашей стороны. Но вы оказались человеком исключительного благородства, не допускающим фальши ни при каких обстоятельствах. Отныне я преклоняюсь перед вами, прошу прощения и обещаю, что больше никогда не заставлю вас читать такой чепухи! — зарекся Бакчаров.
— Как мило, как мило, — заблеял Человек. — Я, конечно, благодарю вас за все эти теплые слова, — иронично отозвался на этот собачий вальс Человек, — и все же прошу вас, господин Бакчаров, будьте впредь аккуратней. Иначе когданибудь я просто не перенесу вашей наивной бездарности, лопну и испарюсь…
— Простите, я же не знал, что вы так ранимы, — робко удивился такой литературной чуткости учитель. — Надеюсь, вы не сильно расстроились от моих богомерзких потуг?
— Ну, конечно, нет, — улыбнулся Человек. — Как говаривал мой великодаровитый дружок Цзи Бинь, царство ему поднебесное, если у дурака нет таланта — это уже добродетель.
— Да, это мудрые слова, — смиренно усмехнулся Бакчаров.
— И не говорите, — покивал Человек. — Я уже и не раз раскаялся по поводу его злой кончины. Стихито его были вовсе не так плохи. А тому старикану во дворце я чегото там со злости наплел про долину Шуньхэ… Ладно. До свидания, Дмитрий Борисович, мне нужно репетировать новую программу. Меня пригласил выступить на своих именинах один весьма уважаемый человек.
— Дада, конечно, я уже ухожу! — пятился, запинаясь обо все встречное, Бакчаров.
— Заходите еще, Дмитрий Борисович, — поднял руку Человек, — я всегда буду рад.
— До свидания.
— Заходите! До встречи.
И Бакчаров исчез.
Учитель, уныло топая по деревянным полам и деревянной лестнице, спустился в пустой полуденный зал трактира. Кроме метущего под столами и лавками лохматого полового, никого не было. Хмурый Дмитрий Борисович помедлил и сосредоточенно присел на край одной из скамеек так, как обычно присаживаются «на дорожку» русские люди.
— Смотрю, сударь, не в духе вы, — не отвлекаясь от работы, ехидно заметил лохматый старик.
— Да, — отвлеченно протянул Бакчаров, думая о своем. Потом вытащил изпод ворота шинели шарф, замотал голову и, чтобы не походить на старуху, туго натянул сверху свою фуражку.
— Паренекто ваш совсем, небось, задубел, — весело предположил старик.
Тут же, словно в зримое подтверждение его слов, скрипнула дверь с улицы, и в нее просунулся озябший Чикольский. Шинель его была в целях утепления перехвачена крестнакрест изъеденным молью шерстяным платком, а на голову была натянута малая шапка с гимназистской кокардой и торчащими в стороны заиндевевшими ушами с тесемочками. Вместе с ним в трактир ввалился косматый пар, покатился по кирпичной лестнице в зал, и на уровне ног повеяло хваткой стужей.
— Ууже все, Дмитрий Бборисович? — заикаясь, поинтересовался Чикольский плохо двигающимися заледеневшими губами.
— А почему ты на морозе стоишь? — изумился Бакчаров.
— А нечего тут греться, — тут же отозвался за поэта старик. — Тепло у нас не бесплатное. Стоимость дров входит в стоимость провианта. Нет заказов — нет и тепла…
— Тьфу на тебя, Анисим! — бросил, выходя Бакчаров. — А я тебе монету дать хотел…
День был позимнему солнечный. Резко подморозило. Заскользили по улице сани, пахло колким хрустальным морозом и берестяным дымком. На крестах церквей, чугунных извилинах фонарных столбов, кованых воротах, по краям всех окон и дверей лохматился иней, бородатый, как плесень.
Сутулясь и пряча руки в рукава, как в муфты, словно отступающие французы, шли они озябшие по людной улице, скрипя сапогами и разбрасывая полы шинелей.
— Ну, что он сказал? — после длительного молчания поинтересовался безумный поэт.
Бакчаров хмуро молчал, сосредоточенно глядя под ноги.
— Вам бы шапочку прикупить, — тут же сменил тему Арсений, — а то как вдарит мороз под сорок…
Бакчаров резко остановился и бросил на Арсения решительный взгляд.
