Олег Овчинников - Семь грехов радуги
ЗЕЛЕНЫЙ!
— Нет, ты представь! — прошу. — Изменил Маришке — мысленно! — причем с ней же, только семнадцатилетней. Это преступление?
— Еще какое! — паясничает Пашка. — Что ж ты сперва со мной не посоветовался? Семнадцатилетней — это, скажу тебе, такая статья… — И легонько стукается затылком о стену в попытке закатить глаза.
— Ты подумай — мысленно! — с пьяной настойчивостью повторяю я. — В собственном, так сказать, воображении — и тут же наказание! Ладно бы за поступок, но за намерения-то! Вот скажи мне как ме… милиционер программисту, — блею я.
— Тогда уж веб-дизайнеру, — с усмешкой поправляет Пашка.
— Хорошо, веб-дизайнеру. Скажи, карает УПК за преступные намерения или нет?
— Нет, только за их осуществление. И ГК тоже.
— Ни мыслей, ни фантазий, ни воспоминаний, — подвожу итог. — Так как же нам теперь жить?
— Честно, — отвечает Пашка. — Живи настоящим. И цени то, что имеешь.
Я чуть не поперхнулся, пораженный глубиной высказывания. Вот уж от Пашка я такого не ожидал!
Я, кстати, еще не рассказывал, как он подкладывал чистые листочки в середину дипломной работы — для придания объема? А как в автокодной программе вместо «ВСЕ ПОКА» (оператора окончания цикла) написал «ВСЕ, ДО СВИДАНИЯ»? А как, играя в DOOM, вместо постоянного бессмертия каждую минуту брал с клавиатуры временное? Так, заявлял он, честнее… Тоже не рассказывал?
Ну так считайте, что рассказал.
И этот человек будет учить меня жизни и честности?
Возмущенно опустошаю бутылку одним затяжным глотком и тянусь за следующей.
На кухне мы одни. Лишь изредка в беседу пытается вклиниться негромкое урчание холодильника. Но не мешает, а, напротив, как будто хочет поддержать разговор. Отбрасывает мягкие тени приглушенный плетеным абажуром свет с потолка. На столе в двух блюдцах — закуска, тонкие кружочки копченой колбасы и ноздреватые ломтики сыра. На разделочной доске сложен штабелек из кусочков хлеба. Рядом в недорезанную четвертинку черного воткнут кухонный нож. Бутылки с этикеткой «Клинское» выстроены в два ряда друг над другом: на столе вдоль стены — полные, на полу вдоль плинтуса — пустые.
Кухня — идеальное место для обстоятельных мужских разговоров под пиво. А чем еще заняться нам, лишенным женского общества?
Маришка умчалась на работу на два часа раньше обычного. Чтобы прямо в студии послушать свежую «Кислую десятку».
— Так послушай! — предложил я, кивнув па магнитолу. — Или собственную частоту забыла?
— Что ты! — возразила она. — Послушать мало, это нужно видеть! Знаешь, как Антошка во время эфира лицом работает? Странно, что его до сих пор на ТВ не забрали.
Я пожал плечами и воздержался от спора о вкусах. Видел я этого Коромыслова, лицо как лицо, таким только н работать… в цирке. Голосу оно, кстати, вполне соответствует.
— Ну, тофда пвивет передафай, — изголился я напоследок.
А сразу после ухода Маришки пришел Пашка и бережно сгрузил на пол прихожей пару гремящих пакетов, содержимое которых тут же попыталось раскатиться ровным слоем. Как нельзя кстати!
Я был благодарен ему. И за пиво, и за то, что выслушал меня без профессиональных своих штучек: не перебивал, не светил в глаза мощной лампой и не бил по лицу. Шучу…
Пашка слушал молча. С пониманием. И когда я завершил рассказ словами: «И тут, слава Богу, все закончилось. А то я уж думал, лето наступило, так зелено стало кругом», подвел под сказанным косую черту.
— Значит, и ты, Санек, — говорит. — Сначала княжна, потом уборщица, писатель, теперь еще ты. Причем двое последних гарантированно не имели с так называемым толстым самаритянином никаких контактов, кроме аудиовизуальных. Так?
— Так, — соглашаюсь и вношу уточнение: — Только самаритянин не толстый, а добрый.
— Не уверен. Но эта загадочная личность привлекает меня все сильнее. Побеседовать бы с ним… в частном порядке. Ребят из соседних ведомств привлекать пока не хочу: нет состава. Никто ведь, если разобраться, не пострадал. Вот ты — чувствуешь себя потерпевшим?
— Я? — Прислушиваюсь к внутренним ощущениям и классифицирую свое состояние как легкое опьянение. Приятное тепло изнутри распирает грудь, взгляд постепенно теряет пристальность, движения становятся плавными и расслабленными. — Кажется, нет.
— Ну вот. А подозрения ваши и домыслы звучат, ты извини, довольно дико. Человеку непосвященному их лучше не высказывать, не то быстро загремишь куда-нибудь в лечебно-оздоровительное. Кстати, обследовать бы тебя…
— Я и не высказываю. — Пожимаю плечами. — Только тебе.
— Зря вы вчера без меня в «Игровой» поехали. Стоило бы прижать этого бомжа-распространителя посильнее. Теперь-то он, если не полный идиот, снова там не скоро появится.
— Извини, не сообразил тебя позвать. Время поджимало, да и телефона под рукой не случилось. А прижать его… как ты его прижмешь? От него же пахнет. И разговаривать с ним, по-моему, бесполезно. Это как… — Заглядываю в бутылочное горлышко, подбирая близкое Пашке сравнение. — Все равно что после двух лет работы на Прологе пересесть на Си. Совсем другой язык. Настолько другой, что мозги плавятся.
— Любой язык при должном усердии можно развязать, — замечает Пашка и улыбается, показывая, что пошутил. — Я имел в виду — освоить. Подай-ка открывалку!
Откупоривает очередную бутылку, уже вторую. Сам я не торопясь потягиваю четвертую, ну так ведь я, в отличие от Пашки, не за рулем.
— Ты как назад поедешь? — интересуюсь.
— Быстро, — отвечает задумчиво.
— А гибэдэдэйцы? Тебе даже в трубочку дуть не придется — с такими глазами. Они у тебя спьяну горят почище фар.
— Не заметят, — отмахивается Пашка, и от этого движения пара «бульков» пива уходит мимо кружки. И чего ему не пьется, как всем нормальным людям — из бутылки? — У меня тонированные стекла, — добавляет он, глядя на растекающуюся по мрамору стола пивную лужицу.
Не покидая табуретки, снимаю с крючка над мойкой полотенце, чтобы протереть стол. Вот оно — одно из редких достоинств тесных кухонь: все всегда под рукой.
— А то, если хочешь, у меня оставайся, — предлагаю.
— Спасибо. — Бешеный кролик хитро прищуривается. — У меня сегодня по плану еще одно мероприятие.
— Тогда привет передавай. Я, правда, твое мероприятие в лицо не видел, но судя по голосу…
Пашка мотает головой, как заблудившийся муравей.
— И не увидишь. Знаем мы вас, тайных сластолюбцев!
Ну вот! Любимая жена прелюбодеем величает, единственный друг — сластолюбцем, а главное — за что?
В сердцах вливаю в себя больше пива, чем могу проглотить за раз, и некоторое время сижу с надутыми щеками, расхлебываю. Кролик в гостях у хомяка.
