Михаил Зуев-Ордынец - Сказание о граде Ново-Китеже
– Покажи, как стрелы пускаете.
Ему никто не ответил. Всех заинтересовал Женька, диковинная короткошерстая собака.
– Гли! Как овца стриженая… Може, не собака?
– Самая настоящая собака! – ответил Сережа. – Сейчас я вам покажу, что она умеет…
Он подкатил к Женьке мяч и, подняв руку, приказал:
– Стереги!
Пес лег и замер, положив голову на мяч.
– Попробуйте теперь взять у него мяч. Только не советую. Без пальцев останетесь. Смотрите дальше, программа продолжается!
По команде Сережи Женька садился, ложился, вставал, давал голос – лаял, приносил брошенную палку. Но особого интереса дрессировка Женьки не вызвала.
– Пустая забава! – пренебрежительно сказал Юрята. – Пес должон дом стеречь, помогать пастуху стадо пасти, зверя в тайге гонять. Бездельный у тя кобель, Сережка!
Говорил Юрята шепеляво, на месте двух передних зубов чернела дырка. Сережа снова позавидовал и, вздохнув, сказал:
– Ты небось далеко плевать можешь? Как матрос! Можешь?
– Гляди! На три сажени могу.
Юрята плюнул, вернее, шикарно цыкнул через выбитые зубы, так, что Сережа глазам не поверил.
– Теперь давай ты.
Сережа плюнул, и получилось позорно. Пришлось подбородок утирать. Чувствуя, что авторитет его качнулся и интерес к нему ослабевает, Сережа вытащил свое зажигательное стекло. Успех был потрясающий. Стекло вызвало не только удивление, но и суеверный страх.
– Сткло-то, чай, колдовское! Без кресала, без искры огонь дает!
Тощенький мальчишка с болячками на губах, жевавший льняную макуху, сунулся ближе к Сереже. В глазах его была унылая зависть,
– Слышь, мирской, меняем твое сткло па ыакуху. Сладкая, страсть!
– Погоди, Завид, – недовольно сказал Юрята. – Покажи еще чего, Сережка!
Сережа вытащил нож, нажал кнопку – выскочило блестящее лезвие.
Завид. завистливо засопел.
Юрята восхищенно вздохнул:
– Сделай еще раз!
И еще раз лезвие спряталось и выскочило от легкого нажатия. Завид по-воробьиному задергал маленькой сухой головенкой. В глазах его была уже не зависть, а откровенная жадность.
– Сережка, ты меня слушай, – с просительной улыбкой дернул Завид Сережу за рукав. – Еще макухи принесу, домой сбегаю. И бабок двадцать гнезд[28] дам, а ты мне нож. Согласный?
– Отскочь, Завидка! – оттолкнул его Юрята. – Ко всем липнешь, всем завидуешь, жадная душа!.. Идем, Серьга, из луков стрелять.
Ребята стреляли из маленьких луков по тоненьким чурбачкам. Сережа осрамился: ни разу не попал в чурбачок. Он тоже начал сердиться, поставил толстый чурбан и крикнул с веселой злостью:
– Это ваш посадник Густомысл. Стреляй!
– Чего надумал! – попятились робко ребята, а Юрята повалил чурбан ногой.
– Не ладно задумал, Серьга. Отцы наши люди малые, мизинные[29], отдуют и нас и их заодно батогами за такое глумство над посадником.
– Ан стреляй! – закричал вдруг с яростью Митьша. – Он моего батьку нещадно кнутом бил и повесить на толчке грозился. Стреляй, говорю! – с силой вбил он в землю чурбак.
– Погоди! – схватил Сережа Митьшу за рукав. – Как твоего отца зовут?
– Алекса Кудреванко, солевар он.
– Я видел его вчера на посадничьем дворе, – взволнованно сказал Сережа. – Храбрый! В него стреляли, а он убежал.
– Знаю уж. Боюсь, поймают. – Неулыбчивые глаза Митьши засияли гордостью. – Он у меня такой: и черта с рогами не побоится.
– А, чего там! Воткнись стрела каленая Густомыслу меж глаз! – крикнул бесшабашно Юрята, первый пустив стрелу.
Разом зазвенели тетивы других луков, заверещали летящие стрелы. Утыканный ими, как еж, чурбан повалился на землю.
– Карачун дуроумному Ждану Густомыслу! – запрыгал Юрята на одной ноге, размахивая над головой луком.
После победы над посадником стрелять больше не хотелось. Тогда заинтересовались футбольным мячом.
– Пошто такой большой? – спрашивали ребята.
– Ногами мутузить! – объяснил Митьша. – Серьга, показывай.
– Идет! – охотно согласился Сережа. Он положил на землю свой шлем и ушанку Митьши. – Это будут ворота. А правила такие…
Через минуту по выгону запрыгал футбольный мяч. Женька с шальной мордой метался меж ребятами, не зная, кого хватать. И вскоре раздался милый сердцу футбольных болельщиков ликующий вопль:
– Тама!..
Глава 9
ХУДОГ
В его картинах благочестья нет…
По правде, всех богов я ненавижу.
1
Рамы были сдвинуты в сторону, окна открыты настежь. Истоме был нужен свет.
В простом черном кафтане, с узким ремешком на лбу, чтобы волосы не падали на глаза, Истома был похож на мальчика, несмелого и застенчивого.
– Это вапы мои, – показывал он на глиняные горшочки, кувшинчики и миски с краской. – Это ярь зеленая, бакан багровый, бычья кровь пунцовая, вохра желтая да вохра жженая, вишневая. А еще сурьма, ею же детинские жонки да девки брови чернят.
– Где краски достаете, Истома?
– Сам делаю. Коричневая – выварки лука, желтая – из березовых листьев, зеленая – из осоки иль конского щавеля. Вохра – из глины жирной, черная – из ореховой скорлупы. А еще жженая кость, настой гвоздики, ольховой коры и чебреца. Живые и голосистые! На масле натираю, а которые на яйце.
Он взял кисть, помял ее пальцами, готовясь писать, и снова отложил.
В застенчивых глазах его появилась умная сосредоточенность.
– Я так мыслю, что не в вапах суть. Худог душой должен писать, а не вапой.
Виктор посмотрел удивленно на Истому, потом перевел глаза на иконы, написанные им. Их было много, и разных: больших, церковных, выше человеческого роста, и домашних, маленьких. И были все эти святые и угодники не по-иконному живы, человечны, на всех ликах не святость полоумная, а мирская, звонкая радость.
– Вы большой художник, Истома! – искренне сказал летчик. – Это вот кто, что за святой?
– Святой целитель Пантелеймон, кроткий угодник божий, – откликнулся Истома, не отрываясь от доски.Онтоненькой, как игла, кистью выписывал волос в бороде Христа.
