Сергей Снегов - Право на поиск (сборник)
Чарли остановился на краю котлована. Внизу, в бледном свете полускрываемой облаками Мардеки, расплавленным металлом поблескивала водная гладь. Я залюбовался мертвым озером. Оно все же было красиво.
— Помнишь? — спросил Чарли.
Я помнил. И до самой смерти сохраню в моей памяти эту картину еще никем не виданного чудовищного взрыва. Мы с Чарли одновременно выскочили из наших лабораторий, мы бежали бок о бок к энергостанции. А впереди взметывалось нечто напоминающее вулкан. Не пар, не исполинских размеров гейзер, как, вероятно, сочли на Земле, когда пришло известие о несчастье. Это было пламя, странное пламя: сине-фиолетовое, бурное, пышущее диким жаром. Вода, ставшая вдруг огнем, — таким мы увидели взрыв. И водяные тучи, быстро затянувшие всю планету, были поначалу не тучами, а дымом. Повелитель Демонов клялся потом, что ощущал ноздрями гарь, даже видел в воздухе хлопья копоти.
Так это или нет, проверить трудно, хлынувший после взрыва ливень вычистил все окрестности энергостанции. Мы с Чарли умчались от ливня, он едва не смыл нас в провал котлована. А в это время Павел Ковальский, мой помощник, катался по полу лаборатории, отчаянно борясь с удушьем. Я возвратился слишком поздно, чтобы спасти его, он умер у меня на руках. Никогда себе этого не прощу!
— Ты должен предупредить Жанну о приезде Роя Васильева, — сказал Чарли. — Я мог бы и сам поговорить с ней, но лучше это сделать тебе.
— Развернуть перед Жанной программу ответов на возможные вопросы следователя? — хмуро уточнил я.
— Чепуха, Эдик! Жанна не всегда способна отделить важное от пустяков. Она слишком пристрастна. Это может ввести Роя в заблуждение. Он ведь не очень разбирается в жизни на Урании. Будем помогать ему, а не запутывать пустяками.
— По-твоему, взаимоотношения Павла и Жанны — пустяки?
— Прямое касательство к взрыву и гибели Павла они вряд ли имеют. Или ты думаешь иначе?
— Я ничего не думаю, Чарли. В моей голове нет ни одной дельной мысли.
— Тогда поразмысли о моей гипотезе взрыва. Положи ее в основу своих рассуждений и независимо от меня рассмотри возможные следствия. Без этого тайны не раскрыть.
Я промолчал. Чарли не догадывался, что с первой минуты несчастья я пришел именно к тому, что он называл своей гипотезой взрыва, и что для меня это вовсе уже не гипотеза, а неопровергаемая истина. И что из нее следуют выводы, о которых он и помыслить не способен и которые терзают мою душу неутихающим отчаянием. Он говорил о тайне. Тайны не было. Была действительность, до дрожи ясная, до исступления безысходная. Ровно месяц я бьюсь головой о стену, чтобы предотвратить новое несчастье. Я мог рассказать ему об этом. Он мог все понять. Но помочь он не мог. Вероятней другое — он помешал бы мне искать выход. Он имел на это право и воспользовался бы своим правом. Я вынужден был молчать.
— И еще одно, друг мой Эдик, — сказал Чарли, когда мы подошли к моей лаборатории. — Повелитель Демонов вчера работал с Жанной, она принесла изготовленные ею пластинки для сепараторов молекул. Он позвонил мне вечером очень обрадованный. Пластинки отличного качества, но обрадовали не они, а сама Жанна. Она оправилась от потрясения, выглядела сносно, говорила если и не весело, то без скорби. В общем, опасения, что она не переживет гибели Павла, можно считать неосновательными. Значит, не надо бояться, что любое упоминание о Павле вызовет новый взрыв отчаяния. Молодой организм берет свое не только на Земле, но и на Урании, не так ли? Учти это, когда будешь касаться весьма болезненных для нее вещей. Почему ты молчишь?
— Учту все, — пообещал я.
Говорят, последняя капля переполняет чашу терпения. Я чувствовал себя чашей, в которую слишком много налили. Я готов был пролиться какой-нибудь безобразной вспышкой гнева, каким-нибудь нелепым поступком. Входя в лабораторию, я впервые понял, почему Антон в ярости бьет кулаком по приборам. Но мои приборы работали исправно, кулачная расправа с безукоризненными механизмами не дала бы выхода раздражению. "Возьми себя в руки", — приказал я себе. Эту странную формулу успокоения — "взять себя в руки" — внушил мне Павел. Сам он знал только одно душевное состояние вдохновение, был то исступленно, то просто восторженно озаренным. Иным я его не видел. А мне он со смехом советовал: "Остановись, Эдуард, ты уже готов выпрыгнуть из себя!" И я брал себя в руки, то есть присаживался на стол или подоконник, минуту молчал, две минуты бормотал что-нибудь песенное — и неистовство утихало, гнев усмирялся.
— Возьми себя в руки, Эдуард, — вслух сказал я себе, сел в кресло и закрыл глаза.
Меня стало клонить ко сну. Я не спал уже пятые сутки.
— Ты меня звал, Эдик? — услышал я голос Жанны и открыл глаза. Жанна хмуро глядела со стереоэкрана.
— Приходи, — сказал я. — Или я к тебе приду. Нужно поговорить.
— Жди. — Экран погас.
Надо было быстро подготовиться к ее приходу. Я задал аппаратам код ее психополя, проверил точность настройки. Жанна вошла, когда я подгонял программу командного устройства.
— Брось! — приказала Жанна. — Мне надоела роль подопытного кролика. Садись, Эдуард.
— Все мы теперь подопытные кролики, Жанна, — возразил я, но отошел от механизмов.
Она внимательно осматривала меня. То же делал и я: выискивал в ее лице, фигуре, движениях, в звуках ее голоса что-либо неизвестное. Жанна сидела в кресле — похудевшая, побледневшая, усталая. Нового в этом не было, она и раньше бывала такой — не все эксперименты проходили удачно, результат каждого отчетливо выпечатывался на ней. Но в каком бы физическом и духовном состоянии она ни была, Жанна оставалась красивой.
Красивой она была и сейчас, измученная, почти больная. Я привык доверять прозорливости Антона. То, что он сказал об улучшившемся состоянии Жанны, тревожило. Ни он, ни Чарли не догадывались, какую информацию несла мне невинная, казалось бы, фраза: "К Жанне возвратилось хорошее настроение". Она тоже не могла этого знать.
— Ты раньше боялся на меня смотреть, — грустно сказала она. Взглянешь и потупишь глаза. И при каждом взгляде краснел. А сейчас…
— Раньше я был влюблен в тебя.
— Сейчас уже не влюблен?
— Сейчас меня терзают чувства гораздо сильней любви. Можешь не страшиться других признаний. Гибель Павла ничего не изменила в наших с тобой отношениях, так я считаю.
— Я тоже. Ну, давай ближе к делу. Для начала устанавливаю: внешне ты не изменился. Что скажешь обо мне?
— Ты выглядишь нездоровой. После всех терзаний такой вид естественен. Больше ничего сказать не могу.
