Андрей Столяров - Мы, народ… (сборник)
Что ж, Мерник так Мерник.
Как говорит отец Серафим, каждый человек – это прежде всего человек.
И, между прочим, Китеж преобразует и не таких людей.
Вон Евграф, покряхтев виновато и отвернувшись от остальных, извлекает сигареты из нагрудного карманчика комбинезона, однако, сделав пару затяжек и выдохнув изо рта белый пахучий дым, вдруг сморщивается всем лицом, бросает окурок и яростно затаптывает его носком сапога.
– Черт-те что выпускают, а не табак!..
Дело, разумеется, не в табаке. Просто Китеж напрочь не принимает некоторых вещей. Майор как-то пожаловался мне, что месяца два уже совершенно не может пить водку. Откупоришь ее, порежешь огурчики, помидорчики, нальешь, возьмешь в руки стакан, все путем, и вдруг чувствуешь, ёк-поперёк, что там не водка, а керосин. Аж передергивает всего. Не поверишь, ёк-поперёк, так с тех пор и стоит… Да что там майор! Местные, которых к приходу отца Серафима оставалось лишь семь человек и которые, по их собственным ощущениям, последние лет десять не просыхали, теперь даже смотреть на нее не хотят. И ведь не запрещает никто, и в магазине водка стоит совершенно свободно, и даже, боже ты мой, не надо за нее ничего платить – бери сколько хочешь, сколько с собой унесешь, и все равно – полный бзик. Как выразился старший Рассохин, который как раз лет десять не просыхал: Ну не идет, проклятая… Тьфу, чтоб ее не было вообще!.. Одно из удивительных свойств града Китежа. Зато проступают в человеке способности, о которых он раньше и не подозревал. Вот Вета сегодня избавила нас от нашествия саранчи. А где-то месяц назад она точно так же изгнала черную тлю, которая вдруг в неисчислимых количествах обнаружилась на посевах. Стала, как идол, в сизой дымке полей, прикрыла глаза, выставила перед собой ладони, два часа без малого простояла, только губы иногда шевелились, вышептывая что-то беззвучное. Уже к вечеру тли стало значительно меньше, а через день глянцевые гнусные россыпи исчезли с листвы совсем.
Как она это сделала?
– Ну, я не знаю… Я просто представила, что идет по полям такая… очищающая… волна…
Потом она почти целые сутки спала, а я сидел рядом, боясь, что прервется ее трепетное дыхание.
Причем Вета здесь не одна такая. Ботаник, скажем, чувствует каждую крохотную былинку, каждый куст, каждый злак, будто разговаривает с ними на неведомом языке, и они прислушиваются к нему, подаваясь навстречу изо всех своих растительных сил. Вон он какой воздвиг вокруг Китежа защитный вал из шиповника! Нигде такого шиповника нет, только у нас. И ведь всего за одно лето воздвиг: тайны селекции, мичуринские чудеса. А врач, Вера Юрьевна, добравшаяся сюда из Перми, излечивает больных чуть ли не наложением рук. Сначала еще пыталась по старой памяти прописывать какие-то бессмысленные таблетки, теперь же – притронется горячими пальцами, зажмурит глаза, немного пошепчет, поколдует – и все. Тот же самый случай, что с Ветой. Вы как, Вера Юрьевна, это делаете? – Ну как: зацеплю эту дрянь, аккуратно, ногтями, вытащу, разотру в жидкую пыль. Это ведь как пленочка грязи, главное – ее ухватить… Вот так, просто, без особых затей. У нас, кстати, и не болеет никто. А Гюльчатай – «покажи личико» чувствует воду. В самом начале засухи она указала места для двух новых колодцев. И действительно, стали копать – сразу же появилась вода. А Погодник, что ясно уже из имени, может дать очень точный прогноз на длительное время вперед. Ни одна метеослужба такого прогноза не даст. Утверждает, кстати, что эта убийственная жара, будет держаться еще не менее двух недель. Воздух на сотни километров вокруг – плотный, знойный, застойный, этакий атмосферный нарыв, не пропускающий ничего внутрь. Обнадежил, правда, вчера, что вот – накапливаются по периферии слабенькие облака.
Между прочим, проявляется это не только в магии. Взять, скажем, Евграфа – никаких магических способностей у него и в помине нет. Совершенно обыкновенный, земной человек. Даже слишком земной – будто уходящий корнями в почвенную тяжелую глубь. Но посмотрите, как он работает: ни одного движения понапрасну, каждое точно такое, каким ему надлежит быть в данный момент. Топорик в его руках так и сверкает. Три легких взмаха – и готов требуемый затес. Все с точностью до микрона, можно не проверять. Дело под руководством Евграфа делается как бы само собой. Там, где обычная строительная бригада валандалась бы, наверное, целый день, мы, практически без спешки, без суеты, справляемся за три-четыре часа. Вон уже поднялась почти целая улица новых домов, и все – чистенькие, игрушечные, будто перешедшие в явь из сна. Так мы действительно успеем управиться до зимы. Или взять, скажем, Валдиса, который у нас и бухгалтер, и менеджер, и бизнесмен. Ведь он даже ноутбук с собой носит исключительно для того, чтобы производить впечатление на клиентов. А так, пожалуйста – каждую цифру на память, каждую строку в нашем бюджете, каждый пункт, каждую запятую. Подумает три секунды, моргнет бледными эстонскими веками – и вот тебе результат. Наверное, только я здесь слегка подкачал. Хиленькая спонтанная проскопия – ничего более у меня нет. Да и та не столько помогает, сколько мешает: предчувствовать я, конечно, предчувствую, но изменить что-либо не могу.
Или еще не успел вжиться в Китеж по-настоящему?
Или что-то не складывается во мне самом?
Эту мысль я не успеваю додумать. Собственно, это не мысль – настроение, которое держится у меня уже более двух недель. Зачем я здесь, для чего? Чтобы в третий или в четвертый раз увидеть, как рушится вокруг меня мир? Чтобы вновь, царапаясь и шипя от боли, выкарабкиваться из-под обломков? Чтобы опять начинать все с нуля?
Хватит!
Я больше так не могу!..
Иногда отчаяние охватывает меня с такой силой, что я хожу как больной, утративший надежду на выздоровление: натыкаюсь на все углы, роняю или опрокидываю все, за что ни берусь. В глазах – туман, тело – будто из мягкого стеарина. Вета говорит, что в такие минуты я – точно призрак, попавший из мрака в свет.
Вот-вот беззвучно в нем растворюсь.
– У меня сердце куда-то проваливается, – говорит она. – Кажется, что протяну руку, коснусь, вместо тебя – горький дым…
К счастью, в данный момент я до крайностей не дохожу. Из-за ближнего леса выползает фургончик, щекастой кабиной подобный панцирному жуку, и, переваливаясь по колдобинам неухоженного проселка, именно как подслеповатый весенний жук, медленно, но упорно ползет в нашу сторону. Останавливается он возле правления: хлопает дверца, спрыгивает на землю майор в обычном своем десантном пятнистом комбинезоне. И по тому, как он пружинисто идет к нам, точно в бой, как он скалит издали зубы и дергает головой, чувствуется, что он в полном бешенстве. Причем бешенство он копил всю дорогу, молчал, наверное, щурился, чтобы не расплескать, и вот теперь намерен обрушить весь этот накал эмоций на нас.
