Рэй Брэдбери - Темный карнавал (сборник)
Мать подскочила к нему и принялась колотить его по голове и по плечам, пока он не отступился от Сеси. Мир потонул в колокольном звоне. В глазах у Джона помутилось. Нашаривая мать растопыренными руками, он то кусал губы, то хватал воздух разинутым ртом, из глаз у него потоками лились слезы.
– Пожалуйста, ну пожалуйста, упроси ее вернуться, – молил он. – Простите меня. Я никому больше не желаю ничего плохого.
Выкрик матери перекрыл гудение колоколов:
– Отправляйся вниз и дожидайся ее там!
– Я тебя не слышу, – заорал дядюшка Джон изо всей мочи. – О, моя голова! – Он прижал ладони к ушам. – Какой гул! Какой гул – мне его не вынести. – Он покачнулся. – Если бы только знать, где Сеси сейчас…
Ни с того ни с сего он вытащил складной карманный нож, раскрыл его.
– Я больше не могу… – проговорил он, и не успела мать пошевелиться, как он рухнул на пол с ножом в сердце; с искусанных губ стекала кровь, башмаки бессмысленно торчали один поверх другого, один глаз закрылся, в другом – широко раскрытом – виднелся белок.
Мать наклонилась над дядюшкой Джоном.
– Мертв, – прошептала она, помолчав. – Итак, – пробормотала она, не веря сама себе, выпрямилась и отступила от лужицы крови на полу. – Итак, наконец-то он мертв. – Она боязливо огляделась и громко крикнула: – Сеси, Сеси, возвращайся домой, деточка, ты мне нужна!
Тишина: солнце постепенно покинуло комнату.
– Сеси, детка, возвращайся домой!
Губы мертвеца шевельнулись. С них слетел звонкий чистый голос:
– Я здесь! Я здесь уже не первый день! Я и есть тот самый страх, который в него вселился, а ему и невдомек было. Расскажи отцу о том, что я сделала. Может, теперь он поймет, что я на что-то гожусь…
Губы мертвеца застыли. Минутой позже тело Сеси на кровати туго напряглось, словно чулок, когда в него внезапно всовывают ногу; оно вновь стало обитаемым.
– Ужинать, мамочка? – проговорила Сеси, слезая с постели.
Крошка-убийца
Dime Mystery Magazine
Ноябрь 1946
Это я сам. Я родился наделенным памятью. И недавно выяснил, почему помню то, как рождался: меня вынашивали десять месяцев. И [рождение] стало шоком: неизбежно, что такой новорожденный проникается негодованием. Неизвестно, откуда взялась эта история. Но мой рассказ именно об этом. Младенец лишается прежней беззаботности. И его мать повинна в том, что вытолкнула его на свет. Нельзя больше существовать беспечно, ты выброшен наружу, выброшен в мир, ты теперь – сам по себе. Потому этот младенец и убивает всех подряд. Это из моего собственного опыта. Я – тот самый младенец. Я никого не убивал, но именно по этой причине я – писатель.
Когда именно у нее возникла мысль, что ее убивают, сказать она не могла. За минувший месяц появлялись мелкие, чуть ощутимые признаки, зарождались смутные подозрения, но они таились где-то глубоко внутри, подобно морским течениям: все это походило на то, как если бы ты смотрел на безмятежно спокойный лазурный простор, собираясь окунуться в воду, и вдруг оказывалось, едва только твое тело обнимет влага, что под невозмутимой поверхностью таятся невидимые чудища – раздутые, со множеством щупалец и колючих плавников, злобные и неотвратимые.
Комната пошла кругом, источая миазмы истерии. Над ней нависли остро заточенные инструменты, послышались голоса, наклонились люди в белых стерильных масках.
Мое имя, подумалось ей. Мое имя – как же меня зовут?
Элис Лейбер. Вспомнила. Жена Дэвида Лейбера. Но легче от этого не стало. Она была в одиночестве с этими едва слышно шепчущими людьми в белых масках, а изнутри ее терзали дикая боль, тошнота и страх смерти.
Меня убивают у них на глазах. Эти врачи, эти медсестры не понимают, что втайне со мной творится. И Дэвид не знает. Никто не знает, кроме меня и – этого душегуба, крошки-убийцы.
Я умираю, а отчего – сказать им не могу. Они меня высмеют: скажут – бред. Увидят моего убийцу, возьмут на руки, потетешкают: им и в голову не придет, что он повинен в моей смерти. Вот я, здесь – перед Богом и людьми, умираю, но никто моим словам не поверит, все усомнятся, убаюкают меня ложью, похоронят в полном неведении, меня будут оплакивать, а моего убийцу спасут.
Где же Дэвид? Наверное, в приемной, курит сигарету за сигаретой, прислушивается к неспешному тиканью часов, до предела замедливших свой ход?
Все тело у нее – с головы до ног – покрылось внезапной испариной, из горла вырвался предсмертный крик. Ну же, ну! Давай, попробуй убей меня. Давай, давай – но я не хочу умирать! Не хочу!
И – пустота. Вакуум. Вдруг боль исчезла. Изнеможение. Чернота. Кончилось. Все кончилось. О господи. Она стремительно понеслась вниз и наткнулась на черное ничто, и это черное ничто уступило место другому, другое – новому, все глубже и глубже…
Шаги. Осторожные – ближе, ближе. Шорохи людей, старающихся блюсти тишину.
Издалека донесся чей-то голос:
– Она спит. Не тревожьте ее.
Запахи твида, трубочного табака, знакомого лосьона. Она поняла, что Дэвид стоит рядом. А за ним – источающий стерильность доктор Джефферс.
Глаз она не открыла.
– Я не сплю, – тихо произнесла она.
Странно – но и какое облегчение: можно говорить, жизнь продолжается.
– Элис, – позвал кто-то.
За прикрытыми веками был Дэвид, обеими руками он держал ее усталую руку.
«Ты не прочь познакомиться с убийцей, Дэвид? – подумала она. – Ты ведь пришел сюда для того, чтобы на него взглянуть, разве нет? Я слышу, как ты спрашиваешь, где он: что ж, мне ничего не остается, как тебе его показать».
Дэвид наклонился к ней. Она открыла глаза. Расплывчатые контуры комнаты прояснились. Слабой рукой она откинула покрывало.
Убийца с красным личиком безмятежно смотрел на Дэвида. Его серьезные голубые глазки поблескивали.
– Ага! – заулыбавшись, воскликнул Дэвид Лейбер. – Малыш хоть куда!
В день, когда Дэвид Лейбер явился в больницу забрать домой жену с новорожденным, доктор Джефферс поджидал его у себя в кабинете. Доктор усадил Дэвида в кресло, предложил сигару, зажег вторую для себя и, присев на край письменного стола, долго и сосредоточенно ее раскуривал. Потом прочистил горло и взглянул Дэвиду Лейберу прямо в глаза:
– Твоя жена невзлюбила своего ребенка, Дейв.
– Что?
– Он нелегко ей дался. Роды были непростые. Весь этот год она будет нуждаться в огромной любви и заботе. Я тогда не особенно распространялся, но в родильной палате с ней случилась форменная истерика. Наговорила уйму странных вещей, не стану их повторять. Скажу только, что ребенок кажется ей чужим. Возможно, это такой пустяк, что достаточно двух-трех простых вопросов – и все прояснится. – Доктор пососал сигару и спросил: – Это был желанный ребенок, Дейв?
![Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал [переиздание]](/uploads/posts/books/121260/121260.jpg)
