Виктор Федоров - Метагалактика 1993 № 3
Даже при своем отнюдь не скудном воображении, я сейчас не могу толком передать весь тот ужас, который предстал перед моими глазами в ту роковую ночь.
Оказавшись на узкой площадке, Джонатан с силой дернул ручку одной из дверей, но они оказались запертыми. Попав таким образом в безвыходную ловушку, адский старик заметался при моем приближении, словно раненый зверь, и тут последовало нечто невероятное. Издавая леденящие душу взвизгивания, слуга опустился на четвереньки, и парализовав мою волю, с ужасным протяжным воем понесся вприпрыжку по галерее, с проворством огромной обезьяны огибая толстые колонны. Видя, что дьявол неотвратимо уходит от возмездия, я, окончательно потеряв голову и не чувствуя ног, бросился за ним, успев миновать лишь половину галереи. Прячась за колоннами, Джонатан все продолжал выдавать себя нечеловеческим взвизгиванием, то и дело ужасая меня выпяченным мерзким горбом, который стал, казалось, еще больше. Еще немного, и у меня стало темнеть в глазах, когда кроме биения собственного сердца я услышал очередной протяжный вопль, ударом молнии расколовший ночное безмолвие и заставивший меня зажмуриться.
Когда я наконец решился поднять веки, Джонатана уже не было — на месте, где только что мелькала его звериная фигура, в полу зияла черная дыра, откуда теперь продолжал струиться леденящий душу предсмертный хрип. Только когда он смолк, я, стараясь не представлять того, что ждало меня впереди, помимо собственной воли приблизился к краю колодца, чуть было не свалившись от неожиданности в его зловещую пасть. Огромная зажженная люстра над самой западней позволила мне видеть все, что происходило на ее дне.
Только жалкие клоки длинных голубых волос говорили о том, что это был мой слуга, превратившийся за какие-то минуты в бесформенный холм красного месива, по которому, разбрызгивая по стенам потеки крови, со скрежетом сновали гигантские хвостатые чудовища. Останки слуги таяли буквально на глазах, пока я не расслышал, как на зубах исполинских бесчисленных крыс не захрустели кости.
Приступ страшной тошноты отбросил меня к колонне, и в этот миг створки люка бесшумно захлопнулись. Не переставая видеть перед глазами всю ту же дьявольскую картину и позабыв о мисс Дортон, я простоял, уткнувшись в холодную колонну еще довольно долго, покрываясь потом и не веря в то, что только что стал свидетелем кончины ужасного злого духа своего дома.
«И все-таки с самого начала я был прав!» — почти вслух пробормотал я, еще и еще раз представляя перед глазами-то, что осталось от зловещего слуги. — «Разумеется, никакого в прямом понимании голубого дракона никогда не существовало. Был лишь ужасный, выживший из ума и потерявший человеческий облик дряхлый старик, превратившийся в здешней атмосфере мрака и одиночества в некоронованного короля ужасов и злодеяний».
Еще раз довольно нерешительно бросив взгляд на то место, где навеки был погребен дьявол, я медленно пошел прочь, к своему удивлению так и не чувствуя ожидаемого облегчения от всего того, что вытекало из последствий гибели страшного старика. О, Боже, уже сейчас я вдруг увидел какое жалкое, лишенное былой остроты существование ждало меня впереди. С уходом в небытие трепетной легенды «Поющего Камня», во мне, казалось, также уходило все.
О мисс Дортон я вспомнил только на доброй половине обратного пути, несколько придя в себя после сцены, разыгравшейся на дне мрачного подземелья. Конечно, как никогда молодая леди сейчас дожидалась моего возвращения, наверное даже так, как в свое время знатные дамы ждали подвигов и побед от своих бесстрашных кавалеров. Признаюсь, замешанная на мистических ужасах экзотика наших. отношений пробудила во мне вновь пылкие юношеские переживания и поначалу вызвала такой трепет, что я поспешил ускорить шаг. Однако по мере того, как я поднимался на второй этаж, мое восторженное настроение, обесцвечиваясь, превращалось в свою противоположность и стоило мне только вспомнить о недавних событиях, как я вообще остановился в нерешительности. Передо мной уже не было загадочного очага потусторонней тайны — теперь я видел при свете свечей всего лишь покосившиеся стены громоздкого, ветхого дома, владение которым вряд ли было способно вызвать у кого-нибудь зависть.
Когда я осторожной поступью вернулся назад, моя гостья, поджав под себя ноги, уже сидела на кровати, восприняв мое появление с нескрываемой подозрительностью.
— Где он? — чуть слышно прошептала она, еще больше прижавшись к подушкам.
— Его больше нет, мисс Дортон. Убегая, он провалился в каменную могилу, откуда, поверьте, уже нет выхода.
— Какой ужас!
— Да, ужас, — мрачно ответил я, — и с этим дьяволом я столько времени пробыл под одной крышей, никогда, ни днем, ни ночью, не имея уверенности в наступлении завтрашнего дня. Все-таки, мисс Дортон, ужас состоит не в том, что, сотворив свое последнее злодеяние, он нашел нечеловеческую смерть. Нет, мисс Дортон, весь невообразимый кошмар моего положения заключается в том, что пережив нечто непостижимое, я теперь лишен любой возможности исповедаться даже перед самым близким мне человеком, опасаясь произвести впечатление законченного безумца. Эти стены обладают страшным свойством поглощать душу, словно гиблая болотная трясина, и я уверен, что после всего этого даже в нашем шумном городе я никогда не избавлюсь от сознания того, что они существуют. Вы, вероятно, еще не знаете, мисс Дортон, что означал для меня ваш неожиданный приезд, но сейчас, поверьте, я не тот Руперт Хугнер, кого вы надеялись увидеть, и все, о чем я вам вчера говорил, является тому прямым подтверждением. Да, — продолжал я, — за какой-то месяц все здесь происходящее вывернуло мою душу наизнанку и даже, сумев побороть в себе колебания, я оказался способным подвергнуть вас такому жестокому испытанию.
Наверное, только полнейшая безысходность толкнула меня тогда на столь искреннее признание, вызвавшее одновременно великое облегчение и томительное чувство противоречия самому себе. Пребывая где-то далеко, за пределами освещаемой светом свечей комнаты, я действительно настолько забылся, что невольно присел на край кровати юной леди, от одного дыхания которой неистово кружилась голова.
— Я вряд ли вычеркну из памяти то, с какими безумными, звериными глазами он бросился на меня, пытаясь сорвать одежду невероятными когтями, — с дрожью в голосе произнесла мисс Дортон, — я до сих пор не могу прийти в себя от пережитого ужаса. Наверное, я на месте умерла бы от страха, но… — она замялась, — но мне кажется, что самой судьбе стало угодно, чтобы все произошло именно так. Ведь сейчас, мистер Хугнер, с кончиной вашего слуги разрушилась и та монолитная стена, делавшая нас обоих такими несчастными.