Пол Андерсон - Миры Пола Андерсона. Т. 14. Терранская Империя
— Принято, — сказал Лио. Последовало прощание, и экран с Кахалем погас.
Холм и Лио посмотрели друг на друга через разделяющие их километры. За спиной у маршала беспокойно зашевелился Аринниан.
— Он не шутит, — сказал Холм.
— Насколько справедлива его оценка наших сравнительных возможностей? — спросил виван.
— Она довольно верна. Мы не сможем удержать всю его силу, если она навалится на нас. Со всеми кораблями, которые он сюда соберет, и с бомбардировкой через наш пояс сможет проникнуть достаточное количество техники. Остается положиться на нежелание Империи портить первоклассную недвижимость… ну и на личную нелюбовь этого человека к нега-смерти.
— Ты говорил, у тебя есть какой-то план.
— Мы с сыном думаем над ним. Если в нем будет какой-то смысл, о нем услышишь и ты, и все, кому положено. А пока что, Лио — думаю, ты так же занят, как и я. Попутного тебе ветра.
— Летай высоко, Дэниел Холм. — И его экран тоже погас.
Маршал, нахмурясь, раскурил сигару, встал и подошел к окну. Снаружи стоял ясный зимний день. В Грее не выпадал снег, как в горах или на северных землях, и сузин зеленел на его холмах круглый год. Зато дул ветер, холодный и бодрящий, свинцовый залив был весь покрыт белыми барашками, на людях хлопали и бились плащи, ифриане в воздухе боролись с изменчивыми воздушными потоками.
Аринниан подошел к нему, но должен был облизнуть губы, прежде чем заговорить.
— Отец, есть у нас шанс?
— Выбора у нас точно нет.
— Почему? Можно проглотить свою проклятую гордость и сказать народу, что война проиграна.
— Тогда нас сместят, Крис. И ты это знаешь. Ифри могла сдаться — ее ведь не оккупируют. Другие колонии смирились с оккупацией, поскольку всем ясно, что плетью обуха не перешибешь. Мы отличаемся от них и в том и в другом. — Холм покосился на сына сквозь синий дым. — Ты, часом, не боишься?
— Во всяком случае не за себя. За Авалон — да. Вся эта риторика насчет свободы. Разве свободны трупы в обугленной пустыне?
— Мы же не обрекаем себя на уничтожение. Мы рискуем быть уничтоженными — а это другое дело. Суть в том, чтобы на нас обломали зубы.
— Если Авалон войдет в Империю и нас не устроят условия, мы можем эмигрировать в Сферу.
Маршал обвел пальцем окно.
— А где мы еще найдем это? И что останется от того, совсем особенного, общества, которое создали мы — и наши предки? — Он подымил и сказал задумчиво: — Я как-то читал книгу по истории колонизации. Ее автор высказывает одну интересную мысль. Он говорит, что надо оставлять побольше почвы под травой, фитопланктоном, прочей естественной растительностью — все равно. Это нужно для сохранения атмосферы. А эта растительность — часть экологической системы, поэтому приходится охранять также разные виды животных, почвенных бактерий и так далее. Так вот, поскольку надо сохранять биосферу, то дешевле — и легче, и продуктивней — добывать продукты питания и все такое из нее, чем синтезировать. Поэтому колонисты в сходных с Террой мирах почти всегда становятся земледельцами, скотоводами, лесоводами и так далее, а еще горняками и промышленниками.
— Ну и что?
— А то, что ты врастаешь в свой мир поколение за поколением. Мир — это не стены и не машины, это живая природа, это дерево, на которое ты лазил маленьким, и поле, которое расчистил твой дед, и вон тот холм, на котором ты впервые поцеловал девушку. Его воспевали твои поэты, его рисовали твои художники, в нем разворачивалась твоя история, твои пращуры возвращали свои кости его земле, и с тобой будет то же. Он — ты, а ты — он. Ты не больше способен отдать его кому-то, чем вырвать сердце из своей груди. — Холм снова взглянул на сына: — Мне казалось, ты должен чувствовать это сильнее меня, Аринниан. Что с тобой?
— Все из-за этого человека, — промолвил сын. — Он не пугал разными ужасами — он предостерегал, он убеждал. И я тогда представил себе, что может быть. Представил себе мать, ребят, тебя, своих чотовиков…
«Эйат, Грилл. Грилл-Табиту. В эти недели мы работали вместе — она, Эйат и я… Три дня назад мы летели — я в середине, они по бокам — проверять базу подводных лодок. Сверкающие бронзой крылья и развевающиеся светлые волосы; золотые глаза и зеленые глаза; острый угол килевой кости и тяжелые груди… Она чиста. Я знаю, это так. Я изобретал самые разные предлоги, чтобы повидать ее, побыть с ней. Но этот проклятый бойкий терранин, которого она держит в своем доме, этот дешевый космополит, слышит ее веселый смех, немного хриплый голос чаще, чем я».
— Признай за нами нашу честь, — сказал отец.
«Эйат скорее умрет, чем сдастся». Аринниан расправил плечи.
— Да. Конечно, папа.
Холм слегка улыбнулся:
— В конце концов, это у тебя зародилась оч-чень интересная мысль, которую мы собрались обсудить.
— Собственно, это не я автор. Я говорил с Табитой Фолкейн — знаешь ее? И она обронила эту идею, так, полушутя. А потом я подумал — что, если…
— Хм… Похоже, она девушка с головой. Особенно если в эти дни она сохранила способность шутить. — Холм подметил устремленный в пространство взгляд сына, отвел глаза и сказал: — Ну, за работу. Сначала посмотрим карту, да?
Можно было догадаться, о чем он думает. Внезапное ободрение и морщинки вокруг глаз выдавали его. «Ну-ну. Крис наконец-то встретил женщину, которая для него не сексмашина и не ифрианка. Сказать Ро или нет? Скажу пока только, что мы с сыном снова вместе».
В окрестностях Сент-Ли зима означает дожди. Они лили, они шумели, они обманывали и ласкали, под ними хорошо было ходить раздетым, а когда они ненадолго утихали, то оставляли за собой радугу.
Но все-таки много времени приходилось сидеть дома, разговаривая или слушая музыку. Ясный вечер терять было нельзя.
Табита с Рошфором шли вдоль берега, сплетая пальцы. По случаю теплой погоды на нем был только кильт с кинжалом у пояса — подарком Табиты, под пару ее собственному.
Полная Моргана вставала из восточных вод. Ее диск, почти без пятен, ослеплял белизной, и звезды рядом с ней казались маленькими и нежными. Ее свет бежал, дробясь, от горизонта до волн прибоя, венчая их бледным огнем: она озаряла дюны, и верхушки деревьев, стоящих слева темной стеной, будто парили в воздухе. Ветра не было, и прибой бил ровно и глухо, словно сердце. Запахи листвы и земли сплетались с дыханием моря. Пески возвращали тепло дня и слегка скрипели, сладко уступая нажиму босой ноги.
— И все это погибнет? — с болью сказал Рошфор. — Будет сожжено, отравлено, разорвано в клочья? И ты!
— Мы полагаем, что этого не случится.
