Кэролайн Черри - Иноземец
Вот так тут идет игра. Имей терпение, имей время, продвигайся мелкими шажками, а не широким шагом — рано или поздно люди получат все, что им нужно, и Табини-айчжи тоже.
Гусыниин и золотые яйца.
III
Банитчи появился одновременно с завтраком — и с грудой почты в руках, точь-в-точь такой, как можно было предвидеть: реклама отдыха в горах, новых изделий и обычных товаров. Она была скучна, как и ожидал Брен, и прохладное не по сезону утро заставило его порадоваться горячему чаю, который внесли новые слуги, заменившие прежних. Он съел легкий завтрак — а теперь хотел посмотреть телевизор.
— Что, по всему городу каналы отключены, или как? — спросил он у Банитчи.
— Не могу сказать, — пожал тот плечами.
Канал погоды, по крайней мере, работал — и сообщал о дожде в восточных горах и не по сезону холодной погоде на всем западном побережье. На пляжах Мосфейры не поплаваешь. Он все думал о доме — о белых пляжах Мосфейры, о высоких горах, все еще с пятнами снега в затененных местах, продолжал думать о человеческих лицах и человеческих толпах.
Прошлой ночью ему приснился дом, в те два часа, которые, кажется, все-таки сумел поспать, — он видел во сне кухню в своем доме, раннее утро, мать и Тоби за завтраком, точно так, как всегда. Мать писала ему регулярно. Тоби писать не любил, но узнавал новости, когда письма Брена приходили домой, и мать передавала ему вести от брата — чем он увлекается и как поживает.
Мать приняла общественный пай Брена, который он оставил, когда победил в конкурсе на место пайдхи и больше не нуждался в принадлежащей ему по праву рождения доле общественного достояния: она соединила этот пай со своими сбережениями от учительских заработков и отдала деньги брату Брена, преданному семье и до невозможности респектабельному, чтобы тот мог начать медицинскую практику на северном берегу.
Тоби вел абсолютно ординарную и процветающую жизнь, именно такую, какой желала мать себе и своим детям — с вполне восхитительными внуками тут же под рукой. Она была счастлива. Брен не писал и никогда не смог бы написать ей все как есть: «Привет, мама, кто-то пытался застрелить меня в постели. Привет, мама, мне не разрешают улететь отсюда». Нет, он всегда писал: «Привет, мама, у меня все отлично. А как ты? Меня заваливают работой. Очень интересно. Хотел бы иметь возможность рассказать тебе побольше…»
Он взял из гардероба свое простое пальто.
— Не это пальто, — сказал Банитчи. Сам протянул руку и снял с вешалки пальто для аудиенций.
— На совет по космосу? — запротестовал Брен, но тут же понял, что его вызывает к себе Табини, хоть Банитчи не сказал ни слова.
— Совет отложен. — Банитчи встряхнул пальто и подал ему, принимая на себя обязанности новых слуг. — Проблеме пропорций грязевого дефлектора придется подождать как минимум несколько дней.
Брен сунул руки в рукава, выпростал из-под воротника косичку и с глубоким вздохом уложил ее на спине. В это прохладное утро тяжесть пальто не показалась ему неприятной.
— Так чего же хочет Табини? — пробормотал он.
Но в комнате находились слуги, и он не ожидал, что Банитчи ответит. Брен, проснувшись, не увидел Чжейго. Потом появился Тано со своим угрюмым напарником — принесли завтрак. Брен не выспался как следует, вот уже вторую ночь подряд. В глазах — словно песку насыпано. И все же надо было выглядеть пристойно и соображать нормально.
— Табини озабочен, — сказал Банитчи. — Потому и отложили совет. Он желает, чтобы вы сегодня во второй половине дня отправились в деревню. Команда службы безопасности проверяет территорию.
— Как, в усадьбе?
— Каждый камешек. Если что-то нужно, Тано и Алгини уложат багаж.
Что спрашивать, и так понятно, что Банитчи не станет отвечать — не сможет ответить ни на один вопрос, раз Табини не позволил ему отвечать… Брен глубоко вздохнул, поправил воротник и посмотрел в зеркало. По глазам видно, как ему хочется спать, — и какая паника нарастает в душе; он понимал, что глаза говорят чистую правду, ибо решение не сообщать на Мосфейру очень быстро становилось необратимым, все уменьшалась возможность передумать, не затевая большого и шумного спора с атеви, — выступить против их деликатных и вежливых маневров (если он правильно ощущал происходящее вокруг) могло бы оказаться неразумным и невыгодным.
Может, это был паралич воли. Может быть, инстинкт, говорящий: «Молчи не выступай против единственного друга, который есть у землян на этой планете».
Пайдхиин заменимы. Мосфейра — нет. Мы не сможем выстоять против целого мира. На этот раз у них есть самолеты. И радары. И все технические ресурсы.
Очень скоро мы им вообще больше не будем нужны.
В комнате у него за спиной открылась дверь и вошла Чжейго — как он предположил, чтобы присмотреть за двумя слугами; пока что он слышал от этих слуг только надоедливые вопросы вроде «Консервы, нади?» и «Чай с сахаром?»
Мони и Тайги давно все знали, им не требовалось приставать к нему на каждом шагу. Брен уже ощущал, как их не хватает. Он боялся, что они не вернутся, что их уже назначили к кому-то другому — хорошо бы, к какому-то солидному, влиятельному, совершенно нормальному атеви. Можно только надеяться, что они не находятся в руках полиции и не подвергаются дотошным допросам и расспросам о нем и о людях вообще.
Банитчи открыл дверь второй раз — им пора было отправляться на аудиенцию — и Брен вышел вместе с Банитчи, чувствуя себя скорее как конвоируемый пленник, чем как объект повышенной официальной заботливости.
* * *— Айчжи-ма… — Брен отвесил церемониальный поклон, держа руки на коленях.
Табини, только в рубашке и брюках, еще не в парадной одежде, сидел на солнышке перед открытыми дверьми — дверьми Табини, прорезанными высоко в громадном массиве Бу-чжавида и выходящими не в сад, а к отрытому небу, к спускающимся вниз террасам древних стен и к городу, что раскинулся оторочкой вокруг крепости, к геометрическому рисунку черепичных крыш, оранжево-алое сияние которых было сейчас подернуто и приглушено утренним туманом до тусклой красноты, крыш, соразмеренных и сориентированных в благоприятных сочетаниях одна относительно другой и относительно прочих сооружений города — до самой реки. А дальше, за рекой — горный кряж Бергид, плавающий над туманной дымкой далеко за равниной, — великолепный вид, прохладное, захватывающее дух утро.
Стол был поставлен на свету, наполовину на балконе, лицом к этому пейзажу.
Табини завтракал. Он сделал знак слугам, которые немедленно поставили еще две чашки и выдвинули для гостей два стула.
