Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь
Однако же тут юмор не удалось бы протянуть до вызывающего дружный смех итога.
Потому что бетон под ногами дрогнул. Едва ощутимо затрепетал, будто срезонировавшая струна. И накативший рев даже здесь, в подземелье, сварил воздух в крутой кисель. Нечеловеческий воздух.
А мгновением позже показался нечеловеческий огонь.
Из газоотводов бабахнули прямые, как жерди, ослепительные вихри. Потом люто полыхнуло где-то посреди — и уж оттуда, из потайной гремящей сердцевины огонь, сладострастно дрожа от могущества, попер вверх. Вспучилась плазменная гора. Огонь выпрастывался из-под земли неторопливо и вальяжно, как с достоинством рассвирепевший дьявол. Его пугающе неземная суть видна была сразу, он двигался вопреки всем законам природы: строго прямо и вверх. Лохматое, призрачное от жара ревущее солнце взошло из преисподней, и, кинув позади себя невообразимой длины пламенное помело, полезло в небо.
А козявки в погонах и без погон смотрели на дело рук своих, и одна скучающе, привычно бубнила:
— Десять секунд — полет нормальный… Двадцать секунд — полет нормальный… Девяносто секунд… Тангаж, рысканье — в норме…
Весь в поту, стиснув кулаки, завороженный этой жутью и даже забыв дышать, Бабцев ошеломленно озирался вокруг. Эти лица… Они все были как чубатый щекастый капитан. Носы картошкой, маленькие глазки… Чувствовалось, что не дураки выпить водки — и лучше бы побольше. С такими ряшками только навоз в поле таскать! Глушить мутный самогон, занюхивая рукавом рваного ватника, и таскать по непролазным хлябям вонючий навоз!! И ничего больше!!
Эта вот дикая мощь — у них?
Честное слово, если бы кругом были знакомые Бабцеву по бесчисленным телерепортажам интеллигентные, умные лица англосаксов из НАСА, ему было бы сейчас спокойней.
Ну, хотя бы как у Сагдеева…
А эти, словно в ответ его мыслям, вдруг страшно заорали. По-прежнему негромко упало в тишину делано равнодушное «Есть отделение третьей ступени» — и вся орава наконец дала себе волю: разом взревела пещерное «ура» и бросилась обниматься. Ритуальная пляска голодных людоедов вокруг костра. И Бабцеву на миг показалось, что от внезапного истошного вопля, ударившего после напряжения и тишины, он… он чуть не обмочился.
Конечно, только показалось.
Нет.
Нет, скорее отсюда, думал Бабцев. Скорее туда, где нормальные люди радуются нормальным вещам…
Степная тьма дышала пылью, горечью и какой-то химией, плыли поодаль крупные и мелкие непонятные огоньки, смутные далекие тени непонятных конструкций — и, медлительно пошатываясь, точно хромой на обе ноги, наползал навстречу скрипящему всем своим большевицким скелетом мотовозу мерцающий россыпями разноцветных окон и фонарей Ленинск… Фляга под названием КПСС — Каждый Плещет Себе Сам (даже юмор здесь полон древнего яда) — шла по кругу. И когда пожилой мрачноватый майор, не пригубив, передал ее импозантному представителю корпорации, а тот, сделав положенный глоток, передал ее корреспондентам, алкаш Корховой буквально приник к горлышку, этак запросто, точно он тут свой и фляга его собственная… Хлебнул, крякнул со вкусом и сипло кинул лозунг: «За наши звезды, ребята!»; и даже его узкоглазая пассия пригубила, и, уж разумеется, конформный Фомичев…
Бабцев от сомнительного угощения отказался.
И, конечно, когда мотовоз доскрипел наконец до станции «Городская», не поехал на организованный фирмой поздний банкет.
Журналисты, ракетчики и офицеры неторопливо, с обычными для таких процедур запинками и взаимными поджиданиями загрузились в битый день возивший их громадный автобус — разумеется, импортный, смотрелся он среди убогих хрущевок и худосочных уличных фонарей времен застоя точно дебелый раскормленный сагиб среди изможденных голых туземцев. Автобус должен был доставить гостей и часть хозяев на площадь, понимаете ли, Ленина в снятое фирмой на сей вечер кафе «Русская тройка», чтобы там продолжилось нелепое, невесть кому нужное братание (кафе это, по слухам, проросло в малость подмалеванной руине бывшего Дома офицеров, сгоревшего в девяносто четвертом году — символично, что ни говори). Бабцев коротко пояснил, что слишком полон впечатлениями и хочет прогуляться, подумать… Мол, подойду попозже. Престарелый франт понимающе покивал.
— Не заблудитесь?
— Вряд ли.
— Если что — тут все прямо… По Абая до Королева, а потом направо по нашему Арбату кафе, налево по Королева — ваша гостиница… Впервые на запуске?
— Да.
— Впечатляет?
Непонятно, каких комплиментов он ждал, этот хлыщ. Как его… Алдошин, что ли… У Бабцева была плохая память на имена.
— Да, — сдержанно ответил Бабцев.
— А нам вот малость приелось. Натужно очень… Весь пар, что называется, в гудок уходит. Реву много, а капэдэ — с гулькин нос.
— Так не запускайте, кто вас неволит. Все только спасибо скажут.
Хлыщ усмехнулся.
— Читал вашу последнюю статью.
Бабцев напрягся.
— Вы серьезно считаете, что мы жулики?
— Хотелось бы убедиться в обратном, — выжидательно проговорил Бабцев.
Алдошин, или как его, картинно улыбнулся. Зубы у него были отремонтированы по-западному, только что зайчики не брызнули от них.
— Вам-то уж, как поборнику демократических ценностей, следовало бы помнить о презумпции невиновности. Доказывать вину обвиняемого должен обвиняющий, а не наоборот. Иначе сталинизм какой-то получается.
Краем глаза Бабцев заметил, что Корховой с подругой, всех пропустивши вперед себя, тоже взошли в мягко освещенную глубь автобуса, и лишь старательно нейтральный, примирительный Фомичев зачем-то в одиночестве ждет у двери.
— У нас что ни делай — все сталинизм получится, — парировал Бабцев, тоже улыбнувшись.
— А не у нас?
— А не у нас — это не моя боль.
— Хорошо, погуляйте, Валентин Витальевич. Застолье продлится часа два, а ходьбы тут не слишком много, город маленький.
Оказывается, он помнил, как Бабцева зовут. А вот Бабцев его имени не помнил. Неловко и неприятно. Скорей бы остаться одному.
— Хорошо.
Алдошин — кажется, все-таки Алдошин — кивнул и пошел к автобусу. Сделал красноречивый жест терпеливому Фомичеву и, пропустив его, как гостеприимный хозяин, перед собой, последним шагнул внутрь; гуськом они поднялись в высоко над землей вознесенный салон. Мягко вздохнув, дверь каруселью поехала на своих изогнутых сверкающих рычагах и втянулась в пазы. Незлобиво рокотавший на холостом ходу дворец на колесах, сам с собой перемаргиваясь яркими блямбами сигналов, тронулся с места. Покатил. Укатил.
