Анна Старобинец - Икарова железа (сборник)
– Я была не права, – Женя погладила Тасю по волосам.
– Да, правда?
– Правда. Это не трэш.
Тася расслабилась – даже волосы будто стали мягче, податливей. Золотистые локоны…
– А теперь я еще лучше рисую, – затараторила Тася. – Потому что у моей «Споки» есть такая программа, «Пэйнтлайф», это обучение рисованию, и я вышла уже на второй уровень, мне так нравятся эти уроки, я умею рисовать человека и лошадь, еще натюрморты, букеты….
Стало стыдно – маленькие иголочки ткнулись в глаза и горло. Ее дочку учит рисовать игровая приставка. Не она, профессиональный художник, а какая-то программа «Пэйнтлайф». Как она допустила такое? Как забросила свою девочку?
Желание все исправить, искупить и загладить, сейчас же, срочно, все наладить, как раньше. Когда в последний раз она пела ребенку на ночь? Год назад? Полтора? Все исправить. Спеть любимую песню. Она гладила Тасины волосы и судорожно вспоминала слова. Про овечку. Про овечку и речку. Хорошая песня…
– Протекала речка, – промурлыкала Женя. – А над речкой мост… На мосту овечка, у овечки хвост, а ну-ка – раз-два-три-четыре-пять-шесть-семь… Семь-шесть-пять-четыре…
– Мам!
– …три-два-один. Давай вместе! Пересохла речка, обвалился мост, умерла овечка, отвалился хвост, а ну-ка раз-два-три-четыре-пять…
– Мама, мне не хочется эту песню.
– Это же наша любимая?
– Она мне больше не нравится.
Не обижаться. Ребенок не виноват. Она сама виновата…
– А какая нравится?
– Про фей.
– Про фей я не знаю.
– Да ничего, мне «Споки» споет. У меня тут есть, в колыбельных… – Тася почиркала тонким пальчиком по экрану. – Я ее на ночь слушаю.
– А мне можно с тобой послушать? – спросила Женя.
– Если хочешь, можешь послушать первый куплет, – Тася засунула планшет под подушку и закрыла глаза.
Не обижаться. Послушать. Поцеловать и тихонько выйти.
– «Пять фей», – сладко проворковала «Споки» из-под подушки.
Заиграли свирели, вступила скрипка, затем хрустальный, дрожащий от нежности женский голос:
Каждая фея обнимет сестер,
Вместе они разведут костер,
Вместе в котле приготовят еду,
Вместе веночки сплетут в саду,
Вместе купаться пойдут в пруду…
Женя поцеловала Тасю в макушку и тихонько вышла из комнаты. Странная песня. Как будто бы не с начала.
– Закрой, пожалуйста, дверь, – сонно сказала Тася.
5
«…Марьяна оторвала руки от лица и сделала несколько судорожных глотков воды. Слезы текли по ее щекам.
– Негодяй! – сказала она, и глаза ее яростно блеснули. – Вы не знаете, как я его ненавижу!
– Все знаю, знаю, – спокойно сказала Надежда и снова почувствовала, как под шелковой блузой подрагивают прозрачные, тонкие крылья. – Пожалуйста, успокойтесь. Я здесь, чтобы вам помочь.
Ее глаза смотрели на плачущую Марьяну мудро и твердо…»
– Вот мать твою, – сказала Женя недоделанной эльфу-психологу.
Глаза отсутствовали. Ну то есть так, только общий контур, серые овальные провалы, в них кругляшки – как монетки в глазницах покойника. Чертов компьютер, почему-то не сохранил последние изменения. Ведь правый глаз был готов уже полностью, а левый оставалось слегка довести. Теперь опять все по-новой. Так. Радужка будет у нас зеленая, изумрудно-зеленая… Но не пронзительная, а приглушенная, смазанная, как излизанное волнами стекло от разбитой бутылки. Такие стеклышки бывают не только на море, в реках тоже бывают…
– Я наполню речку и построю мост, – загудела Женя, чтобы веселее работалось.
…Верхнее веко слегка прикрывает радужку, вот так… Под ним мягкая тень… Оживлю овечку, нарисую хвост, а ну-ка… Между нижним веком и радужкой как раз расстояние… Раз-два-три-четыре… Теперь наметим две светлые линии, от уголочков к зрачку, эффект «влажного глаза»… пять-шесть-семь… Немного детская техника, но редакторше нравится… Семь-шесть-пять-четыре… Приклеим блик к зрачку, слева, в нем отражается – что в нем должно отражаться? – окно кабинета. Или нет, лучше эта дура, Марьяна. Которая «отрывает от лица руки». Женя хихикнула. Представила руки, выдранные с мясом из щек.
«…– Это гнев говорит в тебе, – Надежда незаметно перешла с пациенткой на «ты», чтобы создать атмосферу доверия. – Убей в себе гнев, смири свою гордость, прости своего мужчину.
– Простить его? Этого подлеца?!
– Простить, простить, – с доброй улыбкой кивнула Надежда, и крылья ее под блузкой затрепетали. – Прими его таким, как он есть. Не задавай ему лишних вопросов, мужчину они отпугнут.
– Но ведь тогда я так и не выясню, с кем он спал!
– Оно и к лучшему, – Надежда прикоснулась к руке Марьяны. – Оно и к лучшему, дорогая…»
Она сохранила изменения и хотела уже закрыть файл, но что-то удержало, какая-то невидимая заноза. Как будто что-то забыла. Что-то важное, очевидное. Невроз, – сказала себе Женя, продолжая ощупывать мысли и память на предмет непонятной занозы. – Обыкновенный невроз. Психолог Надежда объяснила бы его недоебом. Ну то есть, конечно, другими словами: «Вам не хватает любви и тепла».
– Да, не хватает, – она взглянула в бутылочные глаза Надежды на мониторе – и вдруг поняла. Нащупала застрявшую в сознании занозу и пошевелила за кончик.
Эту Надежду, эту психологиню-эльфийку, – она же ее своровала. Не сейчас, а тогда еще, две недели назад, когда иллюстрировала первый рассказ, – украла лицо, весь образ. Украла у Таси. С того самого рисунка, нарисованного на викторине, висящего сейчас в детской. На всякий случай она залезла в «отправленные» и сверила даты – да, так и есть. Рисунок она отправила редакторше утром двадцать второго. А в «Нянюшке» они с Тасей были вечером двадцать первого. Потом пришли, у Таси температура была под сорок, она лопотала что-то бессвязное, плакала, в рисунок этот тыкала пальчиком, и Женя влила в нее жаропонижающего сиропа, кое-как уложила, через каждые пять минут бегала проверять лоб, а редакторша заваливала письмами и эсэмэсками: «ну где?», «когда?!», «срываем дедлайны», «ужас!», и она нарисовала – урывками, по наитию, наскоро, – и в полшестого утра отправила… «Спасибо, душевно!».
Она приаттачила картинку к письму и ткнула в «отправить». Похоже – и ладно. Когда-нибудь они вместе с Тасей посмеются над этим. А сейчас в душ. Она любила принимать душ, когда заканчивала рисунок. Как будто смывала с себя, как когда-то, маслянистые пятна краски и запах – хотя от нынешней ее высокотехнологичной работы не оставалось ни пятен, ни запаха, одна только усталость, ощущение сухой стеклянной пыли в глазах.
