Анна Старобинец - Икарова железа (сборник)
Названная сумма почему-то растревожила зону мозга, отвечающую за библейские имена. «Мария», – неожиданно всплыло в голове.
– Тысяча рублей, – Женя вытащила из кошелька единственную купюру. – Мария, этот фотоальбом, наверное, золотой?
– Нет, он скорее такой серебристый, – возбудилась Мария. – Там, значит, по краям фрукты, яблочки, вишенки, ягодки всякие, веточки, колокольчики, они так переплетаются, таким, знаете, ободком, а в серединке такой овальчик, и в нем… – Мария выдержала умиленную паузу, – фотография вашей маси!
– Таси, – поправила Женя.
– Я знаю, Евгения, знаю, конечно! Это я просто нежно так говорю! Мася, масечка, масик, я детишек так называю! Давайте-ка я отмечу, что вы уже сдали!
Мария захихикала, прикрыв рот дрожащей пухлой ладошкой с перстнем, потом выхватила из бабской блестящей сумки блокнот, покалякала в нем и оглядела раздевалку безумным взглядом. Детишки действовали на нее как амфетамины, будоражили нервную систему.
– Евгения, я тут видела, вы своему ребятенку наконец-то «Споки» купили! – включилась в разговор многодетная Суходольская. – Я вас так поздравляю! – она схватила Женину руку и потрясла. – Теперь у вас все наладится! Все наладится!
Обычно вялая и изможденная, на этот раз Суходольская пребывала в каком-то болезненном, чахоточном возбуждении. На голове у нее криво сидел полузасохший венок из одуванчиков.
– У вас, по-моему, «Фэйри Роузи»? – перейдя почему-то на шепот, спросила она.
– «Волшебный замок», – подтвердила Женя.
– Замечательно! У моей старшей тоже «Фэйри», только «Волшебный сад». А у мальчиков – у одного «Галакси-голд», а у другого «Стар Батл».
– А у нас «Притти Китти», – сообщила Мария. – Мы так рады, Евгения, что вы купили своей масеньке «Споки». Только что же вы так долго тянули? Мы уж думали, что вы отказники.
– Кто?
– Ну, отказники. Это которые не могут пройти викторину. Которым не продают «Споки».
– У нас в школе один такой есть, – Суходольская склонилась к Жениному уху. – Из второго «бэ». Виноградов.
От Суходольской кисло пахло увядшей травой и несвежим по́том, как от коровы. Женя вежливо отстранилась. Потом спросила:
– И он что, какой-то особенный?
– Непростой ребенок, – уклончиво сказала Мария.
Женя видела Виноградова пару раз, во время прогулок. Оба раза он сидел на корточках, прижавшись спиной к ограде. Одноклассники кидались в него серой трухой из школьной песочницы. Он был толстый, в изумрудной бейсболке. Учитель, который с ними гулял, делал вид, что не замечает. Она тоже сделала вид, что не замечает.
– …Недоразвитый он, – снова дыхнула Жене в лицо Суходольская.
– Так нельзя говорить! – возмутилась Женя. – Вот вы, взрослый человек, вешаете на мальчика такой ярлычок, а дети за вами потом повторяют! – она даже голос повысила; пристыдить Суходольскую показалось вдруг дико важным, как будто своим выступлением она могла искупить вину – за то, что не вмешалась в травлю тогда, на школьной площадке.
4
Когда вела Тасю из школы, уже почти у самого дома, на Комсомольском, она снова его увидела. Боковым зрением. Со спины. Синяя футболка – та, в которой он вышел тогда на улицу, таких футболок миллион в этом городе. Черные волосы, встопорщенные на затылке, – такие волосы у каждого третьего. Сигарета в левой руке – да мало ли здесь курящих левшей. И походка – слегка косолапая, трогательная, ботинки стаптывал внутрь. Она их долго не выбрасывала, ждала – оставил вещи, значит, вернется… Нет, не вернулся. Только мелькал иногда – трусливо, со спины, вдалеке, вполоборота, в толпе, в метро, в переходах, за захлопывающимися дверями вагонов, по ту сторону мутных муниципальных стекол, – мелькал и тут же скрывался. Сейчас тоже нырнул в переход, и на другой стороне Комсомольского так и не показался.
Четыре года прошло, а он все еще ей являлся, сутулый, глумливый призрак. Другие, которые уходят нормально – со скандалом, с матом, с обидами, со слезами, с проклятьями вслед, – другие, наверное, не мерещатся потом вдалеке, на лестницах, ведущих под землю. Другие уходят к нерожавшей молодой бабе, или к рожавшей, воспитывать ее трудного сына-подростка, или снимают квартиру в спальном районе, или увозят маму в Израиль, или спиваются, или попадают в аварию, или умирают в больнице.
Другие – да, но Даня ушел так буднично, так неправдоподобно, экспромтом, что вроде бы и не ушел вовсе. Субботним вечером отправился в супермаркет «Азбука вкуса» за сигаретами, чилийским вином, помидорами черри и киндер-сюрпризом для Таси – и не вернулся. И больше никогда не вернулся.
На осознание этого «никогда» ушло примерно два года. За это время в темном углу своего сознания она сплела паутину – и он живучей мухой там бился, в клейком переплетении ее надежд, обид и гипотез. Потом затих, засох – но до сих пор иногда воскресал и больно дергал за нити.
Так не уходят – от накрытого стола, пообещав шоколадку и помидорку. Так не уходят – от веселой трехлетней дочки, от молодой жены, с которой трахался час назад. Не дав ей времени на подозрения, на скандалы. Не дав ей права его проклясть или хотя бы оплакать – ни до ухода, ни после.
Она считала бы его мертвым – размазанным по асфальту «КамАЗом», распоротым отморозками в подворотне, схватившимся за сердце, упавшим в весеннюю грязь… Она считала бы его «неопознанным трупом», затерявшимся в каком-нибудь морге, в который она конечно же позвонила (она во все позвонила), но сонные тетки не хотели отрываться от чая, но сонные тетки лунатично размешивали ложками сахар и говорили, «такого не поступало», но, но… Но так и не умирают. Но денег взял с собой слишком много, гораздо больше, чем нужно на сигареты и помидоры, и документы взял тоже. Но на работе сказали, что трудовую книжку попросил накануне (не забрал, впрочем). Но через неделю страничка в фейсбуке «была удалена пользователем». Но мать его, обитающая в Подольске, сказала, что навещал и всего час как уехал, – а впрочем, она в маразме, могла его с кем-нибудь перепутать или на год ошибиться… Но добрые люди спустя какое-то время передавали, что видели его не то в Таллине, не то в Риге, с некрасивой белобрысой прибалткой, но может быть, конечно, и не с прибалткой, а может быть, даже и не его, просто кого-то очень похожего…
Пропал без вести. В России много пропавших без вести, целая армия. Иногда Женя представляла себе многолетнюю, кровавую, огненную, скрытую от мира войну, на которую отправилась эта армия. Отправился Даня. Это был хороший, правильный образ – муж на войне. Его вполне могли там убить или уже даже убили. Ей больше нравилось думать о нем как о мертвом.
