Брайан Олдис - Босиком в голове
Через зеркальные очки смотрели на мир с односторонним движением, пытаясь понять, что же с ним не так. Новая» вещь. «Голодные головы». Исполняется впервые, потому не взыщите особенно. Всякое, сами понимаете, бывает.
Откуда-то с Золотого Берега цимбалы чудесный сад как Бог играю я на скрипке! — Ты недоступен нам и на кларнете!
В своей палаточной пещере Чартерис и две женщины прислушиваются к шуму, пытаясь понять, что происходит вокруг, далекие заунывные флейты, непроясненность отношения я-не-я.
Подземные моря, мои жемчуга, там, Ich glaube[17] произойдет чудесное рождение, что изменит трагикторию, по которой ныне движется мир. Дождь долгожданный, кустики кораллов вот-вот зазеленеют, пьянящие весны призывы, где только что белело тело снега. Фигур дрожащих уходящих малых змеятся тени в ее глазах свеча ее очей уста шкатулка щек шелка пионы черные дрозды и — бедра. Дебаркадер. Телодрама.
Палаты Марты запертая дверь тук-тук вот мой причал не напорись на риф. Буйство пенистых вод — так жизнь свою закончил славный Дрейк.
— Сделай милость! Я работаю над документом, в котором речь идет не больше и не меньше как о судьбе человечества, ты же терзаешь меня совершенно дурацкими расспросами! Какая разница — спал я с Мартой прошлой ночью или нет? Покинь меня! Ты лишаешь меня моих альтернатив!
Над ними волновался полотняный полог, когда-то на этом самом месте стоял монастырь, ставший впоследствии богадельней. Разрушили его строители дорог, метившие своими бетонными стрелами в сердце города.
— Ты энтропийца! Что ты сделал с теловеком?
Анджелин умыта и бела, как сахар, но не сладка, разъята размышлением на то, что должно желательно, неизбежно, немыслимо.
— Как ты глуп! Да мне плевать, что ты с ней делаешь, и на тебя мне наплевать, потому что ты мне никто, ты убийца моего супруга и только! Я всегда знала, что ты никакой не святой, а самый обыкновенный бабник, — скажешь, я ошибаюсь?
— Какой вздор ты несешь — какую анти-жизнь! Отныне и вовек мы полигамны и полихромны!
— Как ты любишь красивые слова! Лучше бы приберег их для толпы — меня ты ими не купишь! Чтобы я тебя рядом с Мартой больше не видела!
— Ангел мой, почему тебя это так заботит? Уймись! Ты меня уже уморила.
— Ты еще не видел моего Азова! Тоже мне мессия, ты шаманщик жалкий, вот кто ты! Усербный далматинец, сидел бы лучше в своих адриантиках каспийских!
— Послушай, радость моя, ты ничего не смыслишь в бал-тике и потому — молчи!
Пыхтя, как паровик, она металась по палате пыльной. Как он посмел. Она забыла бы все и простила бы его, но он, похоже, не собирался возвращаться к ней, мерзавец, он моего супруга толкнул под этот страшный грузовик, и эта подлая серая девица Марта разлеглась на его кушетке, как кукушка, но не поет, хватает ума помалкивать… Таинственная сеть, а в ней три рыбы-попугая, тенета тщеты и надсады, цепь лет.
— Послушай, детка, все равно ты лучше: ты — рыба-ангел, мы же — рыбы-попугаи.
Из-за темных ветвей ее кос белеет снедаемое чувств ветрами лицо.
— Так выбирай — она или я!
Он схватил ее за ворот блузки и с силой потянул на себя, так что пуговицы посыпались во все стороны, словно выбитые зубы. Он захохотал и, сбросив с себя покровы гнева, повлек ее к себе — она же и не думала сопротивляться. Туда, где возлежала Марта.
Они неспешно одевались. Марта:
— Прости меня, отец. Туда, где стынет кровь, я не вернусь. Я не хочу этого.
Пока он слишком слаб. Молчит. Кругом разбросаны страницы его мамонтументального труда, названного им «Человековыводитель» и посвященного одной теме — спасению человечества путем изменения сознания составляющих его особей.
Анджелин задумчиво:
— Подумать только, ты такой умный, весь мир куда-то там вывести хочешь, а вот надо же, не чужд мирских утех, так сказать, даже страшно от всего этого становится. А ну-ка скажи нам — что ты своим метавидением метавидишь?
И тут же все исчезло ее глазами жизнь его как странен он и нужен ли ему тот мир которому он так нужен как он говорит как на самом деле никто не знает, но истина есть истина и ничего тут не поделаешь просто он видит, а они нет. Он потряс головой и пробормотал:
— Я средоточие огня сгорающих глупцов я светоч ваш нового вестник мира что превосходит ваше понимание.
Так уж случилось, что под тем же самым тентом сидел темнокожий человек по имени Кассий. Личный агент Чартериса, представитель цветного населения центральных провинций Британии, что какое-то время подвизался в лавке, торговавшей мануфактурой стегаными прикрывалами, и так далее, но был изгнан, чтобы осчастливить других Чартерисом, донести его идеи и вообще содействовать.
Привстав, приматам Кассий возгласил:
— Да здравствует большое «Я»! Слава Чартерису! Мы все сгореть готовы, лишь бы узреть твое сияние! Рыбарь ты мы же сеть гигантская возможностей, и ты снимаешь сразу все во всех значениях и смыслах.
Он подполз к пьедесталу Чартериса, поближе к идолу, но тот бесстрастно:
— Пойди и скажи им о том, что колонна пойдет по главной трассе на Франкфурт. Я вижу этот знак, он горит, холодное пламя будущего.
— Ясное дело, меню, как говорится, мы составляем сами, но только сначала вам неплохо бы выступить перед жителями Брюсселя, нигде нас так не принимали, здесь все знают о вашем воскресении, о вашем аальтер эго.
Сухой пот деланного усердия.
— Кассий, поверь — здесь нам ловить нечего. Вне движения нет роста Брюсселя, образы меня изнуряют, голова вконец оголодала, и это значит, мы не мешкая должны из пустоты брюссельской себя изъять.
Холодные слова. Язык скользит.
Марта и Анджелин покачиваются, словно обезьянки..
На берегах растут могучие деревья. Повсюду рыщет новое зверье. Ни одного прямого угла.
— Так, значит, быть тому — здесь правите бал вы. Вы шкипер корабля Успенского, все прочие — ваша команда.
Рожок Кассия.
Черный Кассий на холерных кортах столицы иглы, ему по вкусу музыка задворков, отовсюду запах травки. Он пробирался через развалины брюссельского сознания, пытаясь добраться до его центра.
Волны реальности ближе дальше с перехлестом иссушая изнутри. Волны реальности. Ни одного прямого угла. Ему казалось, что он понимает, где он находится, однако время от времени улицы странным образом преображались, и тогда он чувствовал себя потерянным — вместо того чтобы идти по проспектам центра, он бродил по кривым закоулкам, пытаясь понять, куда же он идет и зачем. И так далее. На ум пришла строка из Успенского: «Люди могут мучить себя и других до бесконечности, муки эти, однако, не приводят их к пробуждению». И тут же голос Чартериса: «Вот видишь, Кассий, как все сложно, а я вот взял и пробудил тебя, и теперь ты живешь разом десятком жизней. А что дальше будет — я тебе этого даже передать не могу!»
