Филип Фармер - В свои разрушенные тела вернитесь
Однако он ни разу даже словом не обмолвился о своих чувствах. Он заговаривал с ней, давая понять, что находит забавным, если она не отвечает на его вопросы. В конце концов он добился, что она начала довольно непринужденно разговаривать с ним, но только не наедине. Едва они оставались одни, она еще больше замыкалась.
С той первой ночи она никогда не пользовалась жвачкой. Он попробовал ее в третий раз, а затем весь свой запас обменял на более нужные предметы обихода. В последний раз, когда он жевал резинку, он надеялся на необычайно упоительное совокупление с Вильфредой. Однако он внезапно перенесся на Землю, в то время, когда заболел в экспедиции к озеру Танганьика страшной тропической болезнью, едва не стоившей ему жизни. Кроме того, в этом кошмаре был Спеке, и он убил его. На самом деле Спеке погиб во время «несчастного случая» на охоте, хотя все считали, что это самоубийство. Но никто не высказывал этого вслух. Спеке, терзаемый угрызениями совести за то, что предал Бартона, застрелился сам. Но в кошмаре он задушил Спеке, когда тот наклонился к нему, чтобы спросить, как Бартон себя чувствует. Затем, ближе к концу кошмара, он целовал Спеке в мертвые губы.
14
Да, он понимал, что любил Спеке, но в то же время и ненавидел, причем ненавидел совершенно заслуженно. Но это понимание было мимолетным и редким и поэтому не оказывало на него большого воздействия. Во время же кошмара он понял, что глубоко под ненавистью в нем таится любовь к Спеке. Проснулся он от того, что Вильфреда трясла его за руку, спрашивая, что с ним. Раньше, на Земле, Вильфреда любила курить опиум или употребляла его растворенным в пиве, но здесь, после первой же пробы резинки, она отказалась от наркотиков. Ее ужас проистекал от того, что она снова стала свидетельницей смерти от туберкулеза своей младшей сестренки и в это же самое время вновь испытала все, что было связано с тем моментом, когда она впервые продала свое тело.
— Это довольно странное психоделическое средство, — сказал Руах Бартону. Он объяснил, что значит это слово. Дискуссия об этом шла уже давно. — Похоже на то, что оно воскрешает в памяти происшествия, во время которых были нанесены душевные травмы, смешивая их с действительностью и добавляя в эту смесь определенные символы. Но не всегда. Иногда это стимулирует сладострастие. Иногда, как говорят, оно увлекает индивидуума в красивое путешествие. Но мне кажется, что этой жвачкой нас снабжают, исходя из терапевтических соображений. Говоря другими словами, для самоочищения. И нам еще необходимо выяснить, как правильно пользоваться ею.
— Почему же вы тогда не так часто жуете ее? — поинтересовался Фригейт.
— По той же причине, по какой и многие люди отказываются пройти курс психотерапии или же бросают лечение, не доведя до конца. Я боюсь.
— Я тоже, — кивнул Фригейт. — Но когда-нибудь, когда мы остановимся надолго, я буду жевать ее каждый вечер. Даже если кошмары набросятся на меня. Разумеется, сейчас об этом легко говорить.
Питер Джайрус Фригейт родился всего лишь через двадцать восемь лет после смерти Бартона, но их миры очень сильно отличались друг от друга. На многие вещи они смотрели совершенно по-разному. Они могли бы яростно спорить друг с другом, если только Фригейт вообще мог с кем-нибудь яростно спорить! Не по поводу дисциплины в группе или вождения лодки. А по многим другим вопросам, касающимся взглядов на мир… И все же во многом Фригейт был похож на Бартона. И возможно, именно вследствие этого, он был так очарован им, еще на Земле. Фригейту в 1936 году попалась в руки книжонка в мятой обложке некоего Феракса Дауни, озаглавленная «Бартон — искатель приключений тысячи и одной ночи». На обложке была фотография Бартона в возрасте пятидесяти лет. Свирепое лицо, высокий лоб, выступающие надбровья, густые брови, прямой грубый нос, крупный шрам на лице, толстые «чувственные» губы, густые, свисающие вниз усы, пышная раздвоенная борода, а также черты, присущие только Бартону, какая-то особенная задумчивость и агрессивность — все это послужило причиной того, что он купил эту книгу.
— До этого я никогда не слышал о вас, Дик, — рассказывал Фригейт. — Но я залпом прочел эту книжонку и был очарован вами. В вас было что-то особое, даже если отбросить ваши очевидные достоинства и подвиги: мастерское владение холодным оружием и многими языками, перевоплощение в местного знахаря, то, что вы были первым европейцем, сумевшим выбраться живым из священного города Харар, первооткрывателем озера Танганьика и почти что открыли истоки Нила. Вы были одним из основателей Королевского Антропологического Общества; вы первым ввели термин «внечувственные восприятия»; вам отлично удались переводы сказок «Тысячи и одной ночи»; вы были серьезным последователем восточной сексуальной практики и так далее…
Даже помимо всего этого, что само по себе достаточно привлекательно, я чувствовал в вас какую-то особую близость. Я пошел в публичную библиотеку, и хоть я жил тогда в маленьком городке, там было довольно много ваших книг и книг о вас самом. Эти книги были пожертвованы библиотеке одним вашим умершим почитателем. Я прочел все. Затем я стал собирать первые издания ваших книг и вам посвященных. Вскоре я сам стал писателем-беллетристом и у меня была мечта — написать огромную, самую полную вашу биографию, побывав всюду, где бывали вы, сделать фотоснимки этих мест и вести при этом путевые заметки. Я хотел даже основать общество по сохранению вашей могилы…
В первый раз в этом мире была упомянута его могила.
— Где? — озадаченно спросил Бартон. Затем спохватился. — Да, конечно же! На Мертвом Озере, совсем забыл! Был ли там надгробный памятник в виде шатра бедуина, как планировали мы с Изабеллой?
— Конечно. Но кладбище поглотили трущобы, все поросло травой, а памятник был обезображен какими-то вандалами. Ходили слухи, что кладбище будет перенесено в более удаленный район Англии, хотя в то время уже довольно трудно было отыскать на самом деле удаленный район.
— Ну и как вы основали общество и сохранили мою могилу? — нетерпеливо спросил Бартон.
Он уже свыкся с мыслью, что был когда-то мертвецом. Но разговаривать с кем-нибудь, кто видел твою могилу! От этого у него прошел мороз по коже.
Фригейт глубоко вздохнул и произнес извиняющимся тоном:
— Нет. К тому времени, когда у меня появились возможности это сделать, я не имел морального права тратить время и деньги на мертвеца. В мире стояла такая кутерьма. Во внимание принимались только живые. Загрязнение окружающей среды, нищета, голод и так далее. Проблемы живых стали самыми важными в мире.
