Виталий Чернов - Сын Розовой Медведицы. Фантастический роман
Ибрай с сыном, гикнув, понеслись в ту сторону, где мышковала лиса. Камчи в их руках свистели, нахлестывали лошадей. Понурые, казалось, лошаденки, вмиг ожили, понеслись по ковыльной степи. Кинулся вслед, не умея да и не желая, очевидно, сдерживать охотничий пыл, и Кара-Мерген. А за ним поскакал Скочинский, невольно увлекая за собой и Дину. Федору Борисовичу пришлось остаться при караване, хотя тоже не терпелось посмотреть, чем кончится травля лисы крылатым охотником.
Беркут догнал лису, уже почуявшую опасность и мчавшуюся со всех ног дальше в степь, догнал и камнем упал вниз. Его крылья захлопали лишь над самой землей. Потом все увидели, что он сидит на мчавшейся лисе, схватив ее одной лапой между ушей, другой почти за крестец. Могучие крылья били лису по глазам, слепили, сковывали бег. Загнутый клюв нанес несколько быстрых ударов в лисий затылок. Лиса перевернулась через голову, но беркут удержался, чаще забил крыльями.
Через минуту Ибрай первым спрыгнул с седла, подбежал к поверженной лисице, наступил тяжелым сапогом на шею. Разгоряченный беркут несколько раз ударил крылом и хозяина, но тот быстро, ловко накинул ему на голову кожаный колпачок. Беркут затих, подобрал когти и неуклюже отпрыгнул в сторону раз и другой.
— Удивительно! — сказала Дина Скочинскому
А Ибрай уже потряхивал лисицу, подняв ее за задние ноги. Мех был летний, неценный, но дело было не в нем. Хотелось потешить гостей да и себя взгорячить. Вот и показал.
К вечеру экспедиция подошла к небольшому аилу. Гостей встретили хорошо, накормили, позаботились о конях. С рассветом двинулись дальше.
Еще потянулся день, однообразный и скучный, как сама степь. На пути попались два стойбища. В одном отдохнули, другое проехали.
К вечеру вдали показался аил из пяти юрт. Аильные собаки, караулившие скот, бросились навстречу каравану.
Ибрай велел сыну ехать вперед и предупредить аксакала Кильдымбая, что начальником каравана — кош-басы — едет сам жолдас Дундулай.
— Зачем уведомлять? — спросил Федор Борисович, не любивший помпы.
— Такой обычай, когда едет знатный гость, — ответил Ибрай. — Хозяина надо предупредить.
Но не успел Ильберс отъехать, а навстречу вылетели уже три всадника. Ибрай заулыбался во все лицо.
— Видал? Кильдымбай знает, что ты едешь.
— Откуда он узнал?
— О-о! Казахи, жолдас Дундулай, тебя шибко любят. Ты многим жизнь спасал, самого шайтана ак-урус Казанбая ловил.
Под этим именем казахи все еще помнили Казанцева.
— Но ведь Кильдымбай не знал, что еду именно я? — опять спросил Федор Борисович.
— Хе, слух давно по степи гуляет. Поэтому и лошадей тебе совсем дешево продавали.
Федор Борисович качал головой, усмехался, думая про себя: как же казахи отнесутся к нему, когда узнают, какова цель его экспедиции?
А всадники неслись навстречу во весь опор. Дина, не зная обычаев степи, оробела, заслышав гиканье шпоривших своих лошадей жигитов. Она невольно натянула поводья, выпрямилась в седле — низком, развалистом, обтянутом шкурой жеребенка. Для верховой езды пришлось надеть мужские шаровары, специально купленные для нее. На ногах были высокие ботинки, какие когда-то носили девицы в пансионах. Сверху легкая курточка на застежках. Где-то в тороках была уложена еще другая одежда, подобранная ей в Алма-Ате. Но она подходила скорее для гор, чем для степи.
Глядя на стелющихся в скачке всадников, Дина прижала свою буланую к гнедому крупу лошади Федора Борисовича.
— Федор Борисович, что это значит? — спросила она не без тревоги.
Он ободряюще улыбнулся.
— Оказывают своеобразный почет хорошим гостям.
— Откуда они знают, что мы хорошие?
— Ибрай говорит, что степь все знает. Вести здесь, очевидно, передаются с быстротой современного телеграфа.
Дина думала, что всадники умерят перед караваном бег своих лошадей. Однако жигиты, молодые казахи, с гиком и улюлюканьем проскочили по обе стороны мимо, а затем снова поравнялись с караваном и, горяча коней, завертелись перед ним в диком, головокружительном вихре. Им махали руками, приветственно улыбались. Внезапно всадники сорвались, пришпорили маленьких вертких лошадок и снова унеслись прочь, к аилу. Ильберс, который вынужден был вернуться, тоже пришпорил коня, пригнулся, погнал следом.
— Вот вольные степные птицы, — позавидовала Дина.
— Да, — подтвердил Федор Борисович, — казахи любят волю.
Через десять минут караван остановился перед аилом. Из белой войлочной кибитки степенно вышел седобородый старик в новой епанче, в меховой шапке и кожаных сапогах с отворотами на войлочной подкладке. Это и был сам Кильдымбай. Он низко поклонился гостям, прижимая правую руку пониже груди, громко приветствовал:
— Рады видеть самого дорогого гостя в своем скромном стойбище! Рады видеть его друзей!
— Мир и благополучие вашему аилу, достопочтенный аксакал Кильдымбай, — торжественно проговорил Федор Борисович, спешившись и идя навстречу аксакалу.
За спиной Кильдымбая стояли мужчины, кланялись, приветствуя гостя. Поодаль, соблюдая приличие, — девушки и женщины, празднично разодетые в платья с вытканными драконами, сшитые из манглунга — лучшего китайского шелка, за ними кучкой жались ребятишки. Федор Борисович подумал, что Ибрай специально устроил им эту пышную встречу. По всему было видно, что их ждали.
После обмена любезностями гостям показали аил, рассказали, кто в какой кибитке живет, кем доводится старейшине рода Кильдымбаю. Казашки, глядя на Дину, на ее костюм в обтяжку, прыскали со смеху, прикрываясь широкими рукавами, молодые мужчины перемигивались, одобрительно цокали языками:
— Ах, якши урус кыз! Якши кунсулу! [7]
Потом гостям дали умыться, повели в белую юрту. Федор Борисович шепнул Скочинскому, и тот прихватил с собой седельную суму. Когда все расселись на разостланных кошмах и всяк подложил под себя по плотной подушке, Федор Борисович расшнуровал суму, одарил хозяина плиточным чаем, а женщинам просил передать голубого сатина. Хозяин в долгу не остался. Федору Борисовичу и Скочинскому подарил по тонко выстеганному халату из атласа, а Дине преподнес красные сафьяновые сапожки на горностаевом меху. Сапожки были с загнутыми носами, шитые бараньей жилой и отделанные поверху казахским орнаментом.
Все остались довольны.
А спустя немного принесли кумыс и внесли огромное блюдо дымящегося бесбармака, само название которого подсказывало, что едят его пятью пальцами. Дина было растерялась, не видя ни вилок, ни ложек, но Федор Борисович тихонько шепнул, что есть придется руками: таков обычай. Главные же затруднения были еще впереди. Федору Борисовичу на отдельном подносе подали баранью голову — знак особого почета важному гостю. Он срезал с нее два кусочка мяса, съел и передал дальше. Но и это было не все. Каждый гость должен был съесть из рук хозяина или соседа первую порцию. И когда Кильдымбай поднес ко рту Федора Борисовича приличную щепоть вареных сочней с кусочками мяса и вывороченных сальных кишок, он, как будто всю жизнь только и ел с чужих рук, принял этот дар, широко разинув рот. Скочинского таким же образом угостил старший хозяин Жайык, а к Дине потянулась рука старшего зятя Абу-бакира. Спазмы невольно сдавили горло, однако она переборола себя (знала, куда ехала) и, закрыв глаза, съела все, что было преподнесено. Это вызвало одобрение всех присутствующих. Потом каждый брал с блюда сам, что ему нравилось. Ели, запивали бесбармак крепким бульоном, приправленным кислым молоком — айраном, поданным в пиалах. Отведала Дина и кумыса, терпкого, синеватого по цвету напитка, приготовленного из кобыльего молока. Выпила, почувствовала, что опьянела.
