Мэтт Риз - Имя кровью. Тайна смерти Караваджо
– Хочу сказать тебе, что был неправ.
Она склонила голову к плечу. В темноте улицы он не мог понять выражение ее лица, но в голосе услышал обиду и презрение.
– Так, значит, ты для этого швырялся камнями? Чтобы показать, как был неправ?
– Я не просто швырялся. Это Бальоне. Он…
– Ты наплевал на меня, когда я болела, и теперь вот.
– Нет, право же!
– Я не готова к этому, Микеле, – проговорила она, чуть смягчившись. – Просто не готова.
Он покосился на патруль. Стражи порядка обступали его со всех сторон.
– Иди в дом, Лена.
– Микеле.
– Прости меня. Я не хочу тебя во все это впутывать.
– По какому праву вы носите эту шпагу, синьор? – капрал во главе патруля откинул назад свой длинный серый плащ и подбоченился.
Лена тихо закрыла дверь.
Караваджо узнал капрала: тот уже не раз забирал его.
– Ах, это ты, Маланьо.
– Доброго вечера, синьор Меризи. Меня совсем не удивляет наша приятная встреча.
Презренный ублюдок! Караваджо пошарил за пазухой камзола и протянул ему сложенный вдвое лист:
– Вот разрешение: я имею право носить шпагу – как придворный кардинала дель Монте.
Маланьо подозвал своего товарища с факелом, чтобы тот посветил, и разочарованно цыкнул зубом.
– Все в порядке, – сложив бумажку, он покосился на дверь Лены. – Не позволите ли мне сопроводить вас, синьор Меризи?
– Я никуда не иду.
– Ну, куда-то уж точно идете.
– Ладно, я возвращаюсь во дворец Колонна.
Он с вызовом посмотрел в лицо капралу. Выражения было не разобрать – факел горел у Маланьо за спиной. Тот протянул художнику бумагу.
– Сделайте милость.
Капрал, дразня его, отдернул лист, и Караваджо схватил сначала воздух, но наконец завладел и документом. От капрала пахло только что съеденным ужином. Маланьо усмехался, переглядываясь со своими спутниками. Вместо того чтобы спрятать лист, Караваджо махнул им перед своими губами и буркнул:
– Засунь его себе в задницу.
– Что?!
Караваджо только языком прищелкнул: ничего.
– Тогда доброго вам вечера, синьор, – капрал дотронулся до поля шляпы.
Он проводил их глазами. Свет за ставнями у Лены уже погас. Она не хочет о нем слышать. Возможность загладить вину упущена. Караваджо судорожно сжал челюсти, затем снова пробормотал:
– Да, вы все можете засунуть его себе в задницу.
На этот раз его расслышали. Патруль остановился. Маланьо нехорошо улыбнулся в мерцающем свете факелов.
* * *Шипионе Боргезе что-то черкнул в конце письма и отложил его в сторону. Секретарь посыпал листок песком из серебряной шкатулки. Несколько песчинок попали кардиналу на пальцы – он раздраженно встряхнул ими, и письмо слетело на пол. Секретарь проворно опустился на одно колено и подобрал листок.
Слуга набросил на плечи кардинала-племянника меховую накидку. Шипионе достал из письменного стола еще одну бумагу и, расхаживая перед огнем, прочел ее, после чего опустился на изогнутый деревянный стул. Не поднимая глаз, он указал на решетку очага, и подскочивший слуга заработал мехами, раздувая пламя.
– Впустите его, – приказал Шипионе.
В дальнем конце кабинета открылась дверь. Кардинал смотрел на огонь и прислушивался к шагам, четко отдающимся в просторных покоях. Он протянул руку – Караваджо опустился на колени и поцеловал ее.
Когда он встал, Шипионе уронил бумагу на стул. Он разглядывал Караваджо так, словно тот был античной диковиной, извлеченной из-под земли где-нибудь на форуме. Лицо художника казалось утомленным и осунувшимся, одежда нуждалась в стирке и починке. «Нет, – подумал Шипионе, – лучше купить новую. Злой, голодный. Это что, солома у него в волосах? Даже будь он древней статуей, я и то вряд ли удостоил бы его места в моей коллекции».
– Спасибо, что хотя бы на сей раз ты не полез в драку с людьми из клана Томассони, – сказал Шипионе. Огонь приятно грел ему спину. – Разрешаю тебе хамить ночной страже, когда только пожелаешь.
Караваджо взглянул на него в смятении, затем поклонился.
– Смиренно благодарю ваше сиятельное высокопреосвященство.
Шипионе не двигался. В голосе художника звучало что-то весьма далекое от смирения – обида, если не надменность. Кардинал погладил бородку и глубоко вдохнул исходящий от нее аромат жасминового масла.
– Говорят, что ты убийца. А если нет, так скоро им станешь. И ходят слухи, что ты охоч до мальчиков, – он опустил вниз уголки губ и вздернул подбородок, словно показывая, что смотрит на убийство и содомию как на явления одного порядка. – Говорят также, что свидетельства всему этому можно найти в твоем искусстве.
– На всех картинах полно убийств и голых мальчишек, – сказал Караваджо. – Только никто этого не замечал, пока трупы и обнаженных парней не стал писать я.
– Однако же не всем хочется на такое смотреть.
– Если ваше высокопреосвященство пожелает, я переделаю «Успение Марии».
– Не пожелает.
– Босоногие братья…
– Необратимо лишены не только обуви, но и вкуса, – Шипионе наклонил голову к письму, лежавшему на стуле. – Но в отличие от них я в искусстве разбираюсь.
Караваджо схватил письмо и прочитал его, затем преклонил перед Шипионе колено и прильнул к его руке, на этот раз с жаром благодарности.
Кардинал вытащил соломинку из волос Караваджо и покрутил ее в пальцах.
– Братство Святой Анны пишет, что с радостью приобретет у тебя картину.
– Для церкви неподалеку от Ватикана?
Шипионе нравилось изумлять людей. «Если бы только мое положение позволяло чаще пользоваться этой возможностью, – подумал он. – Как славно делать приятные сюрпризы». Он вытянул губы вперед, как для поцелуя. Тонко подкрученные усы дрогнули.
– Для базилики Его Святейшества.
– Собора Святого Петра?!
Шипионе увидел, как зажегся в глазах у Караваджо ликующий честолюбивый огонек. Нет ничего более престижного, чем заказ на картину для собора Святого Петра. Художник поднимался на уровень великих мастеров, чьи картины украшали этот храм. «Ради славы Господней, – подумал Шипионе, – почему нет?»
– Думаю, братство захочет увидеть что-то вроде копии картины маэстро Леонардо: Пречистая Дева с младенцем и святая Анна. Нечего и говорить, что от тебя я ничего такого не ожидаю.
– Примите мою смиренную благодарность, ваше высокопреосвященство, век за вас буду Бога молить.
«Вот так-то лучше, – подумал Шипионе. – Этот тон куда уместнее».
* * *Маленький Доменико катал по земляному полу кожаный мячик. Караваджо играл с мальчиком, но мысли его витали далеко. Он наблюдал за Леной, с трепетом стараясь прочесть выражение ее лица в полутьме лачуги.
– Когда ты стал бросаться камнями на улице, Микеле, я испугалась, – проговорила она.
