Аркадий Стругацкий - Собрание сочинений в 10 т. Т. 1. Страна багровых туч.
— Да как ты это вообще представлять мог? — Иоганыч комически изумился. — Ах, по книжкам? По газетным очеркам?
— Хотя бы...
Юрковский напыщенно изрек:
— Героические межпланетники отважно преодолевали все трудности опасного перелета, мужественно шагая навстречу опасности...
— Да... вроде этого. И, кроме того, я ожидал невесомости и всяческих новых ощущений.
— Да побойся бога...
— Нет-нет, я знаю, что в корабле, движущемся с постоянным ускорением, невесомости быть не может. Но все-таки это было разочарованием.
Богдан и Дауге расхохотались.
— Поверьте, Алексей Петрович, — серьезно сказал Юрковский, — без невесомости гораздо удобнее. Вам ведь посчастливилось. А вот, помнится, тому назад лет шесть совершали мы рейс на Луну. И с нами отправился — тоже в свой первый рейс, заметьте, — некий специалист. Только не по пустыням, а по селенографии. Много времени он писал о Луне, изучал Луну, спорил о Луне, а на Луне никогда до того не был. Боялся лететь. Но... так уж устроена наша жизнь...
— Это ты про Глузкина? — спросил Дауге.
— Про него, про Глузкина, — усмехнулся Юрковский. — Так вот, стартовали мы. Летим. Выключили реактор, освободили пассажиров из амортизационных ящиков. Все им было сверхинтересно — невесомость, понимаете ли, новые ощущения и прочее. Этот Глузкин тоже радуется, хотя и бледен немного. Часа через два подбирается он ко мне и спрашивает: «Где здесь умывальная комната, товарищ?» А я, видите ли, забыл, что он новичок. «Идите, — говорю, — по коридору, последняя дверь направо». И ничего больше не объяснил. Он, сердешный друг, и отправился.
Теперь улыбались все: Дауге, Богдан и даже Ермаков. Быков слушал насупясь.
— Ну, заперся там, как полагается, — продолжал Юрковский. — Проходит пять, десять минут, четверть часа — нет его! Потом появляется... весь мокрый с ног до головы. Ругается, водяные пузыри вокруг него целым облаком летают... Мы все кто куда прятаться. Включили на полную мощность вентиляторы, насилу очистили коридор. Ругался селенограф — спасу не было! До сих пор краснею, когда вспоминаю. А ведь там с нами были женщины. Вот что иногда невесомость учиняет, Алексей Петрович! — торжественно заключил Юрковский.
— Да, в общем, невесомость — удовольствие ниже среднего, — подтвердил Дауге, когда смех утих. — Пока научишься, как себя вести, намучаешься изрядно...
— Я помню, — сказал Богдан, — как один товарищ...
— Погодите-ка, — прервал его Ермаков.
Тонкий, едва слышный звук доносился сверху, то стихая, то усиливаясь волнообразно, словно писк комара в лагерной палатке. И Быков увидел, как медленно сошла краска с окаменевшего лица Ермакова, как внезапно до синевы побледнел Дауге, широко раскрыл глаза Спицын, а на скулах Юрковского выступили желваки. Все смотрели куда-то поверх его головы. Он обернулся. Под самым потолком, в складках стеганой кожи обивки, разгорался, пульсируя, красноватый огонек. Кто-то хрипло чертыхнулся и вскочил. С сухим стуком упал стакан, по скатерти расползлось красное пятно. И в то же мгновение оглушительный звон заполнил кают-компанию. Потолок, лица, руки, белая скатерть — все озарилось зловещим малиновым блеском.
— Излучение! — проревел над самым ухом чей-то незнакомый голос.
Быков как завороженный глядел на судорожно вспыхивающую красную лампочку-индикатор, похожую на палец, торчащий из стены. «Дзанн, дзан, дзззанн!» — надрывался сигнальный звонок. Дверь распахнулась, на пороге появился Крутиков.
— Излучение! — крикнул он.
Осунувшееся лицо его было покрыто потом. Ермаков спокойно проговорил, едва разжимая белые губы:
— Видим и слышим.
— Почему, откуда? — пробормотал Богдан.
Юрковский пожал плечами:
— Праздный вопрос.
— Не праздный, не праздный! — словно задыхаясь, торопливо сказал Дауге. — Может быть, еще можно закрыться...
— Спецкостюмы?
— А хотя бы и спецкостюмы!
— Ерунда, — убежденно сказал Богдан. — Ведь пробило оболочку и защитный слой...
«Дзанн, дзззанн, дззан...»
— От этого не закроешься, — прошептал Крутиков.
Дауге криво улыбнулся.
— Так, — сказал он. — Что ж, будем ждать.
Крутиков с какой-то чопорной торжественностью поднял упавший стакан и уселся между Ермаковым и Быковым.
— Рентген сто, не меньше, — заметил Юрковский.
— Больше, — отозвался Богдан.
— Сто пятьдесят. Кто больше? — Дауге взял со стола чайную ложку и стал сгибать ее трясущимися пальцами. — Честное слово, я чувствую, как в меня врезаются протоны!
— Интересно, долго это будет продолжаться? — проворчал Юрковский щурясь, глядя на лампу-индикатор.
— Если больше пяти минут, нам труба...
— Прошло две минуты, — объявил негромко Ермаков.
Крутиков поправил воротник комбинезона, захлестнул раскрывшуюся «молнию» на груди и полез в карман за трубкой.
«Дзанн, дзззанн, дззан...»
— Они сидели под ливнем смерти и слушали очаровательную музыку, — сказал Юрковский. — Слушайте, нельзя ли выключить этот проклятый трезвон? Я не привык умирать в таких условиях.
«Дзанн, дзззанн, дззан...»
Дауге наконец сломал ложечку и швырнул обломки на стол. Все уставились на них.
— Первая жертва лучевой атаки, — сказал Юрковский. — Иоганыч, будь другом, засунь руки в карманы...
Быков зажмурился. Пять минут — и конец? И, главное, ничего не поделаешь, ни-че-го...
И вдруг звон прекратился. Красный глазок индикатора погас. Тишина. Долго сидели они молча, не смея шевельнуться, слишком ошеломленные, чтобы радоваться. Наконец Ермаков проговорил, обращаясь к Юрковскому:
— Все-таки вы фат, Владимир Сергеевич. Позер...
Дауге нервно рассмеялся. На Крутикова напала икота, и он, морщась, потянулся за сифоном с содовой.
— Виноват, Анатолий Борисович! Каюсь, есть немножко, — сказал Юрковский. — В юности блистал в театральной самодеятельности... — Он потянулся, хрустнув суставами. — Будем надеяться, что обойдется без последствий. У меня и без того на текущем счету целая куча этих рентгенов.
Быков очумело вертел головой.
— Неужели всего две минуты? — спросил он.
— Что ж, товарищи, — глухо проговорил Ермаков вставая. — Будем считать инцидент исчерпанным. Теперь — немедленно за проверку внутренней защиты!
— Надо же! Ведь такие вещи раз в десять лет бывают! — пробасил Крутиков. — Кстати, чем же это вызвано, по-вашему?
— Ясно даже и ежу: космические лучи, — ответил Юрковский.
— Отлично, если так. Я, грешным делом, подумал, что кожух фотореактора лопнул.
