Нил Гейман - Задверье
Ислингтон покинул Великий зал, последняя свеча угасла, вернулась тьма.
Глава шестая
Ричард добавил новую запись в воображаемый дневник.
«Дорогой Дневник, – начал он. – В пятницу у меня были работа, невеста, дом и жизнь, которая имела какой-то смысл. (Ну, настолько, насколько в жизни вообще есть смысл.) Потом я нашел раненую девушку, которая истекала кровью на тротуаре, и попытался быть добрым самарянином. Теперь у меня нет невесты, нет дома, нет работы, и я иду в нескольких сотнях футов под улицами Лондона с такими же шансами на долгую жизнь, как у суицидной дрозофилы».
– Сюда, – сказал маркиз, указав вправо. Изящно встрепенулась грязная кружевная манжета.
– По мне, так все туннели одинаковы. Как ты отличаешь, какой из них какой? – поинтересовался Ричард, занося в память свою дневниковую запись.
– Никак, – скорбно ответил маркиз. – Мы безнадежно заблудились. Нас никто больше не увидит. Через несколько дней мы перебьем друг друга и съедим.
– Правда? – Уже открыв рот, Ричард возненавидел себя, что проглотил приманку.
– Нет.
Выражение у него на лице говорило, что мучить этого бедного глупца слишком уж просто, даже неинтересно. Ричард же обнаружил, что с течением времени ему все более становится все равно, что думают о нем эти люди. Кроме, быть может, д'Вери.
Ричард вернулся к своему воображаемому дневнику.
«В этом другом Лондоне живут сотни людей. А может быть, тысячи. Те, кто отсюда родом, и те, кто провалился в трещины реальности. Я путешествую с девушкой по имени д'Верь, ее телохранительницей и ее великим визирем-психопатом. Прошлую ночь мы провели в крохотном отростке туннеля, который, по словам д'Вери, раньше был одной из сточных канав эпохи Регентства. Когда я заснул, телохранительница не спала, и когда меня разбудили – тоже. По-моему, она вообще никогда не спит. На завтрак мы ели фруктовый пирог, огромный его кусок нашелся у маркиза в кармане. И зачем люди носят в кармане кусок пирога? Пока я спал, мои кроссовки почти высохли.
Я хочу домой».
Потом он трижды мысленно подчеркнул последнюю фразу, переписал ее огромными заглавными буквами красными чернилами, обвел в кружок и лишь после этого добавил дюжину восклицательных знаков на воображаемых полях.
Хорошо еще в туннеле, по которому они шли теперь, было сухо. Это был высокотехнологичный туннель: сплошь серебристые трубки и белые стены. Маркиз и д'Верь шли бок о бок впереди. Ричард обычно держался на пару шагов позади них, а Охотник постоянно перемещалась: кралась позади, то сбоку от одного или другого, то сливалась с тенями немного впереди. Когда она двигалась, не было слышно ни звука, что приводило Ричарда в некоторое замешательство.
Перед ними замаячила узенькая полоска света.
– Ну вот и пришли, – сказал маркиз. – Станция «Бэнк», самый центр Сити. Вполне подходящее место для начала поисков.
– Ты лишился рассудка, – возразил Ричард. Эта фраза ни для чьих ушей не предназначалась, но даже самый sotto voce[12] эхом отдавался в темноте.
– Правда? – осведомился маркиз.
Бетонные плиты у них под ногами завибрировали: где-то поблизости шел поезд метро.
– Хватит, Ричард, – предостерегающе сказала д'Верь. Но слова сами слетали у него с языка.
– Вы оба сдурели. Такой штуки, как ангелы, просто не существует.
– Ага, – протянул маркиз. – Теперь я тебя понял. Такой штуки, как ангелы, просто не существует. Как не существует Под-Лондона, крысословов и пастухов в Пастушьих Кустах.
– Никаких пастухов в районе Шепхердз-Буш, если ты о нем говоришь, не существует, – решительно отрезал Ричард. – Я там бывал. Там есть только дома, магистрали и Би-би-си-2. Ничего больше.
– Вот и нет, – ответила из темноты прямо над ухом Ричарда Охотник. – Молись, чтобы ты никогда их не встретил. – Ее предостережение прозвучало совершенно серьезно.
– И все равно, – упорствовал Ричард, – я не верю, что тут, внизу, обретаются стада ангелов.
– Не обретаются, – согласился маркиз. – Ангел здесь только один. – Они достигли конца туннеля и оказались перед запертой дверью. Маркиз отступил на шаг. – Миледи? – с поклоном обратился он к д'Вери.
Она на мгновение приложила ладонь к двери, и дверь беззвучно открылась.
– Наверное, мы говорим о разных вещах, – не унимался Ричард. – У тех, кого я имею в виду, есть крылья, нимбы, трубы и благая весть всему человечеству.
– Вот именно, – согласилась д'Верь. – Ты правильно понимаешь. Ангелы.
Они переступили порог.
Ричард невольно зажмурился. Столько света: он ударил ему в голову, точно вино или мигрень. Когда его глаза привыкли к свету, Ричард сообразил, что стоит в длинном пешеходном туннеле, соединяющем станции «Монумент» и «Бэнк». В обе стороны лениво тащились на пересадку пассажиры, не удостаивая четверку даже взглядом. Эхо разносило по туннелю дерзкое рыдание саксофона: кто-то вполне сносно играл «Я никогда больше не влюблюсь» Берта Барнаха и Хола Дэвидса. Ричард подавил в себе желание подпеть. Оглядевшись по сторонам, маркиз повел их к «Бэнк».
– Так кого же мы ищем? – более или менее невинным тоном спросил Ричард. – Архангела Гавриила? Архангела Михаила? Ангела Рафаила?
Они как раз проходили мимо схемы метро, по которой маркиз постучал костяшками пальцев у станции «Энджел».
– Ислингтона.
Ричард сотню раз проезжал станцию «Энджел». Она находилась в ультрамодном Ислингтоне, районе антикварных магазинов, ресторанчиков и кафе. Про ангелов он знал очень мало, но был уверен, что ислингтонская станция метро была названа в честь паба или какой-нибудь местной достопримечательности.
– Знаете, – решил сменить он тему, – когда я пару дней назад пытался сесть в поезд, он меня не пустил.
– Нужно просто показать им, кто здесь хозяин, – тихо сказала у него за спиной Охотник.
Д'Верь прикусила нижнюю губу.
– Этот нас впустит, – сказала она. – Если мы сумеем его найти.
Ее слова почти потерялись за льющейся откуда-то поблизости музыкой.
Что получаешь, если влюбляешься?
Достаточно микробов, чтобы подхватить пневмонию.
А когда влюбишься, она ни за что не позвонит…
Спустившись на десяток ступенек, они повернули за угол.
Пальто саксофониста было расстелено на полу перед ним. На подкладке лежали несколько монет, которые выглядели так, будто он сам их туда положил, чтобы убедить прохожих, что ему все подают. Никого он этим не обманул.
Саксофонист был на редкость высокого роста. Темные волосы падали ему на плечи, клочкастой бородой он зарос по самые глаза, а внизу она раздваивалась. Одет он был в потрепанную футболку и испачканные мазутом синие джинсы. Когда четверка поравнялась с ним, он перестал играть, вытряхнул из мундштука слюну и, вставив его на место, завел вступление к старой песне Джули Лондон «Наплачь мне реку».
