Михаил Савеличев - Тигр, тигр, светло горящий !
— Ты меня сможешь подбросить до Клайпеды? — спросил я, когда мы допивали второй кофейник, сидя у большого окна в гостиной и наблюдая за разгулявшейся пургой.
Одри сидела в моем махровом халате, короткие мокрые волосы ее были взъерошены. Двумя руками она держала пол-литровую цветастую чашку с кофе, который по странной прихоти посолила, и, подобрав ноги под себя, уныло смотрела на непогоду.
— Конечно, — задумчиво кивнула девушка, — если ты дотолкаешь автомобиль до городской черты.
Мы помолчали. Тащиться в такой день куда-либо мне не хотелось, а тем более тащить на себе еще и одриного мастодонта. Но выбирать не приходилось меня теперь ждали, а другого транспорта под рукой не было — погода стояла нелетная.
Одри открыла книгу и прочитала вслух:
Ах, Александр Сергеевич, милый,
Ну что же вы нам ничего не сказали,
О том, как искали, боролись, любили,
О том, что в последнюю осень вы знали.
— Жаль, что на бумаге нельзя передать музыку.
— Это песня? — удивилась Одри.
— Очень старая песня, — ответил я, — Как-нибудь я тебе дам ее послушать.
— А мне показалось, что это твои стихи, — разочаровано сказала девушка и вдруг спросила, — Тебе нравится твоя работа, Кирилл?
— А почему ты об этом спрашиваешь? — в свою очередь поинтересовался я, следуя дурацкой журналистской привычке.
— Мне кажется, чтобы заниматься делом, которое приносит столько сомнений, несчастий, горя и одиночества, надо очень его любить.
Я улыбнулся.
— Я не так несчастен, как ты думаешь. Но ведь любимое дело и не должно нравиться. Ты его должен даже слегка ненавидеть. Любимая работа — это призвание, а всякое призвание — судьба и рок. Все люди ищут призвания, страдают и завидуют тем счастливцам, которые его уже обрели и не понимают, что призвание лишает тебя свободы воли. Ты становишься одержимым, твои мысли заполнены только работой, отнимающей все радости жизни, разрушающей дружеские, любовные, семейные связи, лишающей покоя и душевного равновесия. Ты становишься рабом своего дарования, и, как раб лампы Алладина, — ты всемогущ, за исключением одной мелочи — ты не можешь освободиться от власти этой лампы. Блаженны те, Одри, кто занимается скучным, неинтересным, нелюбимым делом — ибо они свободны. И несчастны те, кто найдя свой талант, в нем разочаровались — назад хода нет.
Глава шестая. ЛЮБОВНИК. Париж, октябрь 57-го
После ухода Кирилла Оливия уже не смогла заснуть, хотя вчера (или уже сегодня?) после забав они легли поздно, не имея сил даже прибраться в комнатах, и мгновенно уснув, как наигравшиеся котята после изрядной доли материнского молока.
Было рано и можно было бы поваляться в постели, выпив соответствующую таблетку или просто сделав над собой усилие, но по опыту Оливия знала такой вторичный сон не приносит облегчения и после него встаешь еще более разбитой и усталой, сохраняя на весь день расслабляющую сонливость, вялость и апатию от которых нельзя избавиться ни горячей ванной, ни сексом, ни кофе.
Вставать было неохота, но необходимо — что бы день не пошел на смарку и она не слонялась по квартире как вареная, не имея ни желания, ни воли заняться делами. Дела предстояли очень сложные — убраться, умыться, усесться за книгу, работа над которой только начиналась, а это был для нее самый трудный этап — каждый день заставлять себя писать, причем не зная точно зачем она это делает. Деньги для нее не играли никакой роли — наследнице империи Перстейнов даже было смешно думать о них, славы она тоже не искала с самого своего рождения она была в центре внимания всей большой семьи, дальних и очень не близких родственников, а также журналистов, ведущих рубрики светской хроники в солидных журналах, да писак из «желтой» прессы, любящих покопаться в грязном белье благородных семейств. Кирилл обзывал такое времяпрепровождение «писательским зудом», который, едва начавшись, принимает хроническую форму и избавиться от него, то есть вылечиться, можно лишь «кольтом» сорок пятого калибра (эту фразу он явно у кого-то украл, хотя и отрицал это).
Кирилл всегда смеялся, вспоминая ее первую книгу, на презентации которой они собственно и познакомились. Оливия написала ее под псевдонимом, считая, что ее настоящее имя привлечет гораздо больше внимание читателей, нежели художественные достоинства самой книги. Поэтому на вечер в издательстве «Пингвин», посвященный появлению на литературном небосклоне нового дарования, вступившего на трудную стезю писательства в сложнейшей области и пытающегося своим недюжим талантом поднять порнографию или, если это режет ваш слух, жесткую эротику — жанр, некогда гонимый церковью и государством, проклинаемый попами-импотентами, развратными монашками и старыми девами-лесбиянками, до высот настоящего искусства, что до сих пор удавалось немногим (навскидку, господа, приходят на память только маркиз де Сад и жена французского дипломата, пардон, забыл ее имя), Оливия пришла в маске, скрывающей ее лицо, и в обворожительном платье из черного бархата, отделанном крупными бриллиантами, и обнажающем ее тело.
Среди гостей, облаченных в консервативные одеяния домов «Риччи», «Карден», «Тарантини», ее платье произвело настоящий фурор, что неудивительно — ведь за дело взялась еще одна восходящая звезда, но уже «от кутюр», Аллен По, имея в своем распоряжении двадцать квадратных сантиметров кордовского бархата и пять тысяч карат отборных бриллиантов.
Кирилл, как он потом рассказывал, совершенно случайно пролетал мимо и, увидев как из сверкающего хромом шикарного лимузина появляется сама Венера, одетая лишь в блеск своих драгоценностей, он, подчиняясь своим здоровым и нездоровым инстинктам, решил приземлиться там же на лужайке, поняв, что эта женщина создана только для него и на какой бы вечер она не спешила, сколько бы мужей, женихов, любовников, детей и внуков ее там не ждало, ей без него будет там пресно, скучно и неинтересно. Единственное — он никак не предполагал и не ожидал, что эта юная особа пишет книжки сомнительного нравственного содержания и литературного достоинства, не имея при этом солидного опыта и высасывая все повороты сюжета и мультимедийного содержания из своих изящных пальчиков.
Следуя в кильватере королевы, он подхватил с лотка бумажный вариант ее книжки в твердом переплете и за умопомрачительно благотворительную цену и пока они медленно спускались вниз, в праздничный холл «Тутанхамон», весь подсвеченный хроматофорами, лазерами, мультипликационной голографией, уставленный столами с первоклассной выпивкой и закуской, с оркестром и праздношатающимися приглашенными, он пролистал эту бредятину озабоченной девственницы и никак не мог взять в толк — какое отношение слет аристократической элиты имеет к никчемной литературной поделке. У него была не одна сотня знакомых писателей, работающих на этом же поприще и пишущих гораздо интереснее и более реалистично, но ни разу не удостоенных даже занюханной презентации где-нибудь в «Голубом банане». Его недоумение рассеяла маленькая надпечатка на задней обложке, где издательство «под нажимом восхищенных читателей» открывало настоящее имя писательницы (на макете этого не было, иначе Оливия не допустила бы такого коварства со стороны редакции).
