Богдан Петецкий - Зоны нейтрализации
Неправильные очертания пролома, через который мы проникли внутрь, виднелись уже далеко за нами, в виде слабой, светящейся точки. Только теперь мы смогли оценить исполинские размеры постройки. В ней без труда разместились бы три таких комплекса, как родимая наша база в Будорусе.
Помещение не было пустым, как могло показаться до того, как мы вошли в пролом, проделанный в наружной стене. Мы двигались по пандусу, выложенному мелкой плиткой, обнесенному по бокам десятиметровой высоты ограждениями. Дорога понижалась, и метров через шестьсот над нами оказалось несколько десятков этажей. Связь с «Ураном» оборвалась, как только дневной свет померк за нами. Материал купола представлял из себя непроницаемый экран.
Свет прожекторов разбрызгивался перед нами на стеклистой поверхности. Проход резко сворачивал, крутой дугой сгибая массивный, вертикальный столб, верхняя часть которого тонула во тьме, заполняющей поверхностью под куполом. Боковые стены сближались. Я подумал, что нам придется возвращаться, причем – немедленно, если мы не хотим заклиниться с «Фобосом» в тесном лабиринте. Я уже потянулся к главному пульту, когда неожиданно стены с левой стороны расступились, открывая край невидимой бездны, свет прожекторов скользнул по полу и затерялся в бескрайнем пространстве. Дорога, после следующих одна за другой выбоин, резко оборвалась без какого-либо предупреждения, словно отсеченная ножом.
Я затормозил.
– Свет, – сказал Рива.
Мне уже какое-то время казалось, что экраны передают не только две белые, молочные полосы, бьющие из-под башенки «Фобоса», но и словно бы наполняются более глубокой, пастельной подсветкой. Я вырубил прожектора и на несколько секунд закрыл глаза.
* * *Когда я открыл их и когда взгляд привык к окружающему, я поначалу подумал, что возле нас опустился очередной шарик и я опять теряю контакт с действительностью. Быстро глянул на Риву. Но во взгляде его не было ничего такого, что могло бы вызывать тревогу.
Я поднялся из кресла, протиснулся между пультом и обрамлением экрана, прижался шлемом к поверхности окна. Рива сделал то же самое, припав к встроенному в лобовую стену кабины окну с противоположной стороны пульта. Мы не обменялись ни словом.
Я приглушил датчики. В абсолютных мраке и тишине, установившихся внутри нашей земной скорлупки, до смешного крохотной в сравнении с окружающим нас пространством, мы с невольным изумлением были захвачены зрелищем, размахом и полной экспансии гармонией превышающим все, что нам случалось видеть до сих пор.
Перед нами все пространство, докуда достигал взгляд, было заполнено солнечным светом. Но это не было пространством, ограниченным размерами куполообразного зала. Или какими-либо другими размерами. Оно раскинулось до края подернутого туманной дымкой горизонта, до границ, где редко рассеянные по сапфировой поверхности светло-бежевым облака начинали таять в разбавленной молоком голубизне. Свет, падающий на поверхность земли, поскольку была это земля, планета жизни, был дневным светом. Но и сама земля, а точнее то, что находилось на ней, светилось тоже, как светится огромный город, когда тени уже достигают половины высоты зданий, на улицах и в жилищах зажигаются огни, но в самой атмосфере еще сохраняется достаточно света, чтобы изображение просматривалось целиком, чтобы контуры его были полны пластичной объемности, которую не размазывают, а наоборот – подчеркивают разбросанные стекляшки фонарей.
Все это изображение проступало медленно, словно живой, объемный макет поднимался к нам из глубин гигантского колодца, вертикальные стены которого начинались в метре от носа нашей машины. Мы еще были в зале, еще справа и слева сохранялись в перспективе очертания дороги и массивных стен, но все это таяло на глазах, сменяясь изображением открытого пространства. Наконец невидимая поверхность, как бы поднимающая к нам землю, сравнялась уровнем с краем колодца и тут же расширилась со скоростью света, заполняя собой все поле зрения до горизонта. От элементов здания, в недра которого мы проникли (впрочем, не мы первые), не осталось и следа.
* * *Солнечный диск, белый, с голубоватым налетом, низко стоял над горизонтом, однако, недостаточно низко, чтобы падающие от холмов тени могли скрыть от нас детали пейзажа. Поверхность перед нами понижалась, постепенно переходя в обширную, зеленую долину. Миллиарды, сотни миллиардов отдельных кристалликов изумрудов и топазов, смешавшиеся с сочностью гранатов, с приглушенными нитями матового серебра и рыжеватой борозды послужили здесь строительным материалом, из которого природа создала свои свободные, полные размаха, но в то же время скромные композиции. Так это выглядело. Но для нас это было в первую очередь зеленью. Поскольку склон, ведущий вглубь долины, сама долина, вплоть до едва проступающих на горизонте горбов фантасмагорических холмов, были одним огромным парком, или, скорее, пышным лугом, напоминающим цветущие альпийские луга в горных заповедниках на Земле.
В центральной части долины, но ближе к нам, чем к ограничивающим ее с противоположной стороны горам, раскинулся город. Точнее, то, что не могло ничем иным быть. Первые его комплексы, перевернутые пирамиды, накрытые куполами, стройные, многогранные башни, неправильной формы, чуть более их высокие, сады, оплетенные паутиной синусоид, с подвешенными словно бы в воздухе эстакадами, вырастали без малейшего перехода прямо из сверкающего всеми цветами, невообразимо красочного луга. И этот город жил. По его воздушным магистралям двигались поблескивающие, пастельных тонов точечки. Кое-где они соединялись, сливались в вытянутые, смазанные полосы, позже разбегались снова, вползая по дугообразным ответвлениям, ведущим на крыши зданий или же по фантастическим спиралям спускаясь на более низкие уровни. Но ни одна из них не касалась поверхности грунта. Там не было дорог, и ничего не было, кроме этого многокрасочного газона и гладких, лишенных отверстий фундаментов строений. Жизнь города сосредотачивалась исключительно на более высоких уровнях, на террасах, на многоэтажных эстакадах, расходящихся переплетающимися петлями.
Я не мог не сказать, как долго мы так простояли, сохраняя молчание, припав шлемами к окнам. Оттуда, где стоял Рива, неожиданно послышался негромкий звук, словно бы вздох. Он оторвался от стеклянной поверхности, обошел кабину и стоял теперь у меня за спиной.
– Хотел бы я знать, – хмыкнул он, – все ли их города выглядят таким же образом...
Я повернулся. Сказал.
– Не думаю, чтобы они выбрали из худших.
Отстранил его, занял место в кресле перед пультом. Отыскал на ощупь клавиатуру объективов. Включил регистрирующую аппаратуру. В блоках памяти нейромата теперь фиксировалось изображение заселенных районов Третьей.
