Софус Михаэлис - Небесный корабль
Но скоро летуны перегнали всех всадников и бегунов. Эрколэ летел над голой, желтой пустыней, сверкавшей под лучами яркого, но не жгучего полуденного солнца, близкого к зениту, что свидетельствовало о том, что они находились в экваториальной зоне. Воздух однако был свеж и прохладен. Колорит неба был гуще Лазури земных небес и приближался к цвету васильковых набалдашников марсианских золотых посохов. Эрколэ ощущал радость полета, какой не испытывал ни разу на земных аэропланах. Тут он словно плыл по воздуху, бесшумно и стремительно, опьяненный ощущением несущей его живой силы, машущей крыльями и дышащей. Он несся по воздуху в колыбели из перьев.
Однообразный, пустынный ландшафт, под ним начал меняться. Из песчаного моря там и сям вставали странные громады. Это Не могли быть скалы! Среди бесформенных глыб он различал там и сям почти геометрически правильные формы, разрушенные арки, гигантские своды. Без сомнения, это были развалины колоссальных построек, одинаковой окраски с грунтом пустыни, из того же материала, как и он. Нигде ни пятна зелени. Очевидно, это были не отдельные разрушенные постройки, но остатки колоссального комплекса зданий и сооружений. Не игра природы, а следы дел рук человеческих. Жуткая дрожь пронизывала Эрколэ при мысли, что он видит руины заброшенного, разрушенного, колоссального города.
Вдруг эта удивительная пустыня с руинами пересеклась широким прямым ущельем. На дне его Эрколэ различил сверкающую, серебристую водную поверхность. Для естественной реки она была чересчур прямолинейна. Ущелье было очень широко, и вода бежала в самой глубине его. Ни судна, ни лодки, ни паруса не виднелось на ней. Глубоко врезывалась она в пустыню и терялась вдали.
Вскоре затем желтая пустыня кончилась и уступила место зеленым кудрявым массам. Это могли быть только леса. Эрколэ различал под собой густые, переплетающиеся кроны деревьев. Он раздувал ноздри, стараясь уловить и распознать их аромат, и то чудился ему смолистый запах пиний и кипарисов, то мерещились красноватые стволы древесных гигантов, в роде веллингтонии и криптомерии, растущих в священных рощах Японии, то он улавливал пряные и влажные испарения папоротниковых и плаунцовых зарослей с их более светлой и изрезанной листвой. Ему даже чудился иногда запах Венериных волос, а временами он как-будто летел над обширнейшими нивами с гигантскими бамбукоподобными колосьями.
С бьющимся сердцем вдыхал он все эти изменчивые ароматы. То, что было там, под ним, являлось «культурой» в Самом прямом и благородном смысле слова. Всем, чего достигла его родная планета в смысле развития и благополучия материального и облагорожения духовного, обязана она тому же — агрикультуре и ее плодам. Всякое улучшение, возвышение, облагорожение человечества неразрывно связано с работой плуга, с благодатной работой возделывания почвы, насаждения растительности, посевов. Есть ли что в мире лучше нив, плодовых садов и лесов? Самое слово рай означает сад. Исчадием ада являются опустошительные силы — война, праздность, бесплодие. Как же было его душе не ликовать при виде прекрасных, роскошных, густых лесов, над которыми он пролетал! Они указывали на то, что и здесь одержала победу истинная культура. Но вот среди лесов стали попадаться большие четырехугольные просветы, словно врезанные в массу листвы. Это, очевидно, были поселения, людские колонии, разбитые прямо среди освежающей прохлады древесных чащ. На этих квадратах уступами вздымались пирамиды различных размеров. На каждом широком уступе виднелись правильные зеленые насаждения, сады, окружавшие странные угловатые постройки. Сверху они казались похожими на пчелиные соты: к центральной шестиугольной ячейке примыкали шесть боковых, из которых одни были закрытые, другие открытые.
На самой верхней площадке пирамид такая постройка венчалась куполом, украшенным гигантским цветком той или другой окраски. Некоторые пирамиды сильно возвышались над окружающим лесом, при чем самая верхняя постройка напоминала маленький желтый форт с торчащими из амбразур пушками. Но Эрколэ тотчас-же сам поправил себя: «Чепуха! Это, разумеется, обсерватории».
Летуны, управляемые подергиванием за шейное кольцо, убавили скорость, сложили веера хвостов и на распластанных крыльях бесшумно снизились в одном, из четырехугольных просветов. Сидя на спине своего летуна, Эрколэ пролетел сквозь насыщенные солнцем висячие сады, струившие ему навстречу свои ароматы, и опустился прямо к подножью самого нижнего уступа пирамиды.
XXII
Город и ущелье Возмездия
Жители Земли поняли, что находятся в центре поселения марсиан — быть может, города. Но он ничем не напоминал земных муравейников, где тысячи жителей снуют по запутанным лабиринтам улиц, между сплошными рядами огромных каменных домов-гробниц. Ни шума, ни суеты, ни стука лошадиных копыт, ни вони, ни рева автомобилей, ни громыхания трамваев, ни муравьиного суетливого, неустанного шныряния людей взад и вперед.
Самого селения вообще не было видно. Пирамида с ее уступами утопала в зелени. Террасы сливались друг с другом: растущие на уступах высокие деревья скрывали ступени, и все сооружение производило впечатление облесенных горных склонов. Белые известняковые лестницы вели с уступа на уступ. Каждый уступ представлял целый парк, висячий сад. Из одного висячего сада попадали в другой; всюду был разлит зеленоватый полусвет, и золотые солнечные зайчики плясали по фиолетовым теням, отбрасываемым большими, широколопастными листьями деревьев.
Видно было, что эти дивные деревья выращивались опытными, искусными лесоводами при помощи солнца и поливки. Человеческие жилища походили на хижины из листвы. Некоторые были возведены между четырьмя высокими деревьями вместо угловых столбов. И даже павильоны, напоминавшие пчелиные соты, были сплошь увиты зеленью, из-за которой лишь, там и сям выглядывала плоская красная крыша, словно гигантская шляпка мухомора.
Старый вождь марсиан со свитой провели Аванти и его спутников вверх по уступам пирамиды. Все встречные почтительно приветствовали старца: останавливались, склоняли головы и простирали руки ладонями вперед.
Аванти и его товарищи шли с обнаженными головами, стараясь вглядываться в прохожих. Но всюду различали только маленькие, узкие ладони да каштановые волосы, почти у всех одного и того же рыжеватого оттенка. Аванти и Эрколэ Сабенэ оба невольно вспомнили тициановский цвет волос. Только свита вождя была одета в зеленое, а сам он в ослепительно белое, и лишь покрой платья у всех был одинаковый, в роде подпоясанной туники; цвета же — яркие и пестрые — были на каждой террасе свои, и чем выше, тем более густых, темных оттенков.
