Борис Батыршин - Третий Меморандум
На стуле сидел, опустив очи долу, Валерьян. Он был чист, побрит, одет в подобие костюма, даже при галстуке, и заметно контрастировал не только с панками, но и со всей окружающей обстановкой.
По обе стороны от всего этого, а такие за спинами подсудимых, толпились любопытные. Смешков было мало: колонисты снова оказались разделены на партии, хоть и не столь четко выраженные, как раньше. Толпа слева расступилась, и появились члены Совета. Молодые заметно волновались: до сих пор Совет разбирал только два нарушения, если их можно было назвать столь громко: драку между двумя курсантами и утаивание части улова тремя рыбаками. Все это, конечно, нельзя было сравнить с «государственными преступлениями», подлежавшими сегодняшнему разбору.
Казаков был невозмутим: оглядев кресла, он обнаружил, что, центральное куда массивнее и вальяжнее других (шутники-корчевщики трижды прокляли свою затею, волоча его из директорского кабинета). Сделав такое открытие, он опустился в кресло, соседнее с импровизированным троном; трон заняла Вика. Пока консулы делили остальные седалища, сквозь народные массы пробились народные глашатаи: общественный обвинитель, капитан Котов в том, что он считал парадно-выходным мундиром, и два общественных защитника. Защищать Валерьяна строители уполномочили Жукова. Комиссар был бледен и решителен.
Защищать панков вызвался Дима Бобровский, семнадцатилетний курсант-радиотехник, бывший первокурсник МВТУ, бывший металлист. Он был при полном параде, вывезенном с Земли: серые просторные штаны-«бананы», клетчатая, плечистая куртка с немыслимыми отворотами и клапанами, яркие значки и побрякушки. Панки на скамье оживились. Бобровский был розов и еще более решителен, чем Жуков. Казаков смотрел на металлического курсанта со слабой, неопределенной улыбкой. Маркелов скосил на него осторожный глаз, но так и не слог определить, удивлен ли Координатор, а если удивлен, то – как. Шеф периметра был дружен с Бобровским, насколько позволяла возрастная разница (целых четыре года), и теперь тревожился за его горячность…
••••••••••••ДНЕВНИК КАЗАКОВА
«…18 апреля, то есть уже 19-е. Только что мне явился во плоти ангел-хранитель нашего государства. Тот добрый гений, что позавчера подкинул знаменательный доносик. Два часа назад сижу себе на чердаке, считаю наблюдения, Елена спать уже ушла – тут скребется в дверь и появляется…
Товарищ Глухачев из Радиотехники, семнадцатилетний симпатичный вьюнош с длинными волнистыми волосами, пришел во плоти засвидетельствовать свое почтение и вот тут еще… если вам будет полезно… Бобровский, мой коллега, будет панков защищать… да, но может вам будет интересно, что он сам тайный металлист и по вечерам тратит электричество и гоняет казенные магнитофоны, слушает свои записи, а консул Маркелов… нет, я ничего не хочу сказать, но они дружны и часто разговаривают о «хэви-металле», еще несколько человек, я мог бы составить список…
Побеседовали. Тип, широко описанный литературой. Мелкая зависть к колоритному коллеге (плюс, возможно, какая-нибудь баба, плюс то, что хотя разница о возрасте всего полгода, Глухачев еще школьник, а тот – «взрослый»), да тяга к тайной власти, да нелюбовь к интеллектуалам-стажерам и крепким, уравновешенным, авторитетным строителям… короче, этакая карикатура на меня самого.
Спрашиваю, что сам любит из музыки. Короткий cмятенный взор, мгновенная работа мысли, отчетливо видимая на лице, и – «Из современной?.. Ну, битлы, Высоцкий… Окуджава…» Талейран! Князь Беневентский.
Как насчет… э-э… вознаграждения? Негодующий жест, какой-то даже резкий тон. Принципы, искреннее желание… впрочем, если вы не доверяете… Актер. Колоритная фигура. Маленький Богров для маленькой колонии.
Вот теперь у нас настоящее государство. Все необходимые учреждения имеются. Кстати, его донесение даже любопытно, это можно будет обыграть после трибунала. И, по крайней мере, стало ясно, что Николай и без моих намеков не будет за суровости…»
••••••••••••Прокурор Голубев говорил долго, красиво и хорошо, изредка подглядывая в тщательно сочиненную бумажку. По поводу панков он высказался совершенно определенно, заклеймив их «гнусными отродьями, предателями человеческих интересов» и долго распинался о святости законов. По делу Валери он был более скуп.
– Оставляя в стороне факт нравственности или безнравственности подобного убийства, – трагическим голосом сказал капитан, – должен отметить вот что: во-первых, этот акт милосердия был вопиющим нарушением закона; во-вторых, допустив такую слабость, консул Валери подорвал моральный авторитет Совета…
Валерьян на мгновение вскинул голову и открыл, было, рот, но передумал. Капитан вещал, обернувшись к Совету, и поэтому ничего не заметил.
– Так что я предлагаю, в виде меры наказания, лишение Валери консульского звания и, на выбор Совета; либо перевод на стройку простым рабочие, либо годичную ссылку на один из близлежащих островов. Дикси. Жуков метнул на Голубева быстрый злобный взгляд.
– Если уж на то пошло, – начал он медленно, – консульство не звание, наподобие капитана или прапорщика. Я думаю, что консульство все-таки должность, и сместить консула может только народ. Но здесь, конечно, – прораб выразительно пожал плечами, – нашему славному Совету виднее. Пока, видимо, демократию мы только проектируем. Однако, в дела строительства товарищ… то есть гражданин капитан вмешивается совершенно напрасно!
Голос Жукова внезапно окреп. Казалось, он чувствует напряженно-молчаливую поддержку двух сотен строителей, протиснувшихся в первые ряды толпы.
– Я не думаю, что справедливо было бы считать это дело… убийством. Впрочем, Совету виднее… Я ничего не знаю о том, достоин или нет Валерьян консульства. Но с руководства стройработами он не должен быть смещен, поскольку мы не считаем его преступником! И к тому же, он является прекрасным руководителем. Мы считаем, что Совет должен оставить Валери командиром стройотряда, даже и сместив его с консульства.
– Сереж, а может, тебе креслице уступить? – Предупредительный Крайновский вскочил и сделал приглашающий жест. – А то мы все, пожалуй, уступим, представляешь – двенадцать кресел, да тебе одному! Садись вот, посередке, и володей… кто кому чего должен!
Крайновский ерничал, но глаза его были злыми. Два следопыта бесстрастно смотрели поверх голов консулов на защитников, обвинителя и подсудимых. Народ безмолвствовал, даже слишком.
– Да хватит тебе… – было видно, что Жуков смешался. – Я не имел в виду… Да сядь ты, ради бога, прекрати паясничать! Короче, такое мое предложение.
