Владимир Немцов - Альтаир
— Не понимаю, к чему ты клонишь? — Митяй пожал плечами и равнодушно отвернулся, чувствуя какой-то очередной Левкин подвох. На это он был мастер.
— Теперь скажи, — продолжал допрашивать Усиков, — если мы будем стоять спиной друг к другу, что получится?
Митяй буркнул:
— Софистика!
Лева пришлепнул ладонью спадающую тюбетейку и заговорил искренне, волнуясь — уж очень хотелось, чтобы все оставалось по-старому, иначе ничего не получится. Есть хорошие слова: «самолюбие», «гордость». И если он, Лева, буквально пресмыкается перед Митяем, стараясь вызвать его на разговор, просит прощения, умоляет об этом, то вовсе не потому, что у него нет гордости и самолюбия, а потому, что он не меньше Митяя заинтересован в успехе общего дела.
Когда он закончил свою сумбурную речь, Митяй зевнул, прикрыв рот ладонью:
— Декламация!
— Позируешь, Митяй! — раздраженно воскликнул Левка. — И, главное, перед кем? Да мы тебя знаем, как таблицу умножения… Чудак человек! Понимать надо. Ведь если мы не наладим прежние отношения, то навсегда пропадет и «Альтаир» и все наши труды. Нельзя стремиться к одной цели и при этом не смотреть друг другу в глаза.
— Лева прав, — сказал Журавлихин. — Делай выводы, Митяй.
Митяй молчал, чувствуя несвойственную ему растерянность. Левка прав. Так почему же не признать его правоту, не протянуть руку и, позабыв о ссоре, тут же не поспорить с ним, ну, скажем, насчет происхождения «собачьего рая» на неизвестной планете, о чем еще вчера рассказывал Женя?
Нет, не повинуется рука, язык не в силах вымолвить обыкновенные слова, вроде: «Согласен, Левка. Без дружбы, действительно, у нас ни черта не получится. Предупреждали тебя, но ты не послушал. Потому и виноват, сам это дело признал. Ну, да ладно, замнем на сей раз. Прощаю великодушно. А теперь расскажи, чем закончился разговор насчет голубых судаков». Ясно, хоть и корил Митяй «инспектора» за его постоянные вмешательства в чужие дела, но не мог же он не заинтересоваться, к чему привела Левкина активность в защите первородного цвета речных обитателей. Женя справедливо сказал: «Делай выводы».
Лева ждал, тихонько насвистывая, уверенный, что инцидент исчерпан. Митяй покорится логике вещей и силе убеждения, пробурчит что-либо невнятное и грубовато пожмет его руку.
— Самолюбие и гордость присущи каждому человеку, — солидно заявил Лева, не дождавшись выводов Митяя. — Я сейчас, как видишь, поступился ими. А тебе нужно бросить свою привычную амбицию. Не ахти какое прелестное свойство характера!
Увы, Лева рано торжествовал. Митяй обиделся всерьез: выходит, Левка не понял своей вины, он даже издевается. «У него, как и у всех людей, самолюбие, а у меня амбиция». — И Митяй, круто повернувшись, зашагал в свою каюту.
Лева растерянно посмотрел ему вслед, в отчаянии стукнул кулаком по барьеру и засеменил в противоположную сторону.
Сложная задача стояла перед руководителем группы Женей Журавлихиным. Конечно, пользуясь предоставленным ему правом, он должен был сейчас же принять меры: вызвать ребят в кабинет, то есть в свою одноместную каюту, выяснить причины разногласий, произнести прочувствованную речь о необходимости строжайшей дисциплины и, памятуя о пользе самокритики, признаться перед коллективом в своей «мягкотелости», о чем весьма убедительно говорил сегодня утром Митяй.
Но вряд ли это поможет делу. Ребята подчинятся авторитету Журавлихина, протянут руки друг другу и… разойдутся в разные стороны. Женя в этом не сомневался, вспоминая свой небольшой опыт воспитательной работы, когда был пионервожатым. Правда, восемнадцатилетние комсомольцы давно уже не пионеры, не дети и мыслят совсем иначе, но Женя знал, что еще многое осталось в них от детской непосредственности. Они могут ссориться и тут же мириться — ребятишки.
«Так не лучше ли оставить все как есть? — думал Журавлихин, глядя на меняющиеся берега. — Ссора обязательно закончится миром и без участия «старших наставников». Митяй страшно злится, когда его поучают. Пусть ребята успокоятся…»
Он облегченно вздохнул, как бы соглашаясь с принятым решением, и, провожая взглядом цветущий луг, увидел рядом с собой пассажира огромного роста. Его крепко посаженная седеющая голова чуть ли не касалась крыши палубы. Иногда он высовывался за борт, отчего стукался о низкий карниз. Обтекаемая, прижатая к воде форма глиссирующего теплохода явно не была рассчитана на пассажиров такого роста.
Человек этот был одет в мешковатый светлый костюм, который раздувался от ветра, что еще более подчеркивало солидную полноту мощной фигуры. Женя украдкой наблюдал за ним и, как всегда, чувствовал симпатию к таким вот людям, прочно стоящим на земле. В выражении его резко очерченного лица была твердая определенность видавшего виды путешественника, спокойствие и уверенность, что никакие ветры не сдвинут его с этого места.
Гладко выбритый подбородок, губы, сложенные в добродушную улыбку, карие глаза, спрятанные под красноватыми нависшими веками, — вот примерно и все, что могло служить дополнением к внешнему облику пассажира, которого сейчас рассматривал Женя.
— Изучаете? — вдруг спросил он, поворачиваясь к студенту всем своим огромным корпусом.
Вопрос оказался столь неожиданным, что Женя растерялся, смутился, теплота его сразу покрасневших щек постепенно, точно волнами, расходилась по телу до самых пяток.
— Понятное смущение, — сказал пассажир с видимым сочувствием. — Однако напрасное.
Он говорил не спеша, как многие волжане, выделяя букву «о», говорил весело и не принужденно, отчего у Жени стало спокойно на сердце и краска почти исчезла с лица.
— Я ведь тоже не без греха, — словоохотливо продолжал пассажир. — Пока ваши товарищи ссорились, изучал некоторые особенности молодой человечьей породы… Нет на земле ничего интереснее! Вы смотрели на берег, на зелень, цветочки, облака, а я — на вас.
— Скучное зрелище! — Журавлихин уже оправился от смущения.
— Правильно изволили заметить. Скучно и обидно бывает человеку, особенно моего возраста, когда он видит, как хорошие, серьезные ребята выдумали себе драму и смешно пыжатся в главных ролях.
— Но вы не знаете ее содержания.
— Все понял из первого действия.
— А не думаете ли вы, что эта сцена вовсе не рассчитывалась на зрителей?
— Тогда, может быть, на друзей? — добродушно спросил странный пассажир. Он все более занимал Женю.
— Не понимаю.
— И это верно изволили заметить. Многого не понимаете. Я вовсе не собираюсь оставаться равнодушным зрителем. Придется вмешаться.
