Владимир Казаков - Жить не напрасно
Обзор книги Владимир Казаков - Жить не напрасно
Жить не напрасно
Владимир Казаков
Иллюстратор Елена Бессонова
Редактор Елена Бессонова
Дизайнер обложки Елена Бессонова
© Владимир Казаков, 2017
© Елена Бессонова, иллюстрации, 2017
© Елена Бессонова, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4474-3900-2
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Об авторе
Владимир Борисович Казаков, бывший военный планерист ВДЗ, летчик-испытатель, пилот ГВФ, сам Гроховского никогда не видел, но еще в молодости, будучи в начале сороковых годов курсантом военно-планерной школы, слышал о нем. Гроховский уже был, что называется, не у дел, но легенды о нем продолжали жить в воздушно-десантных войсках и в авиации. О нем, порой с преувеличениями, рассказывали как о «возмутителе спокойствия», дерзком и смелом экспериментаторе, способном создать любое авиационное чудо. И эти легенды, это имя запали в память молодого пилота. Кроме того, он ведь прыгал на хлопчатобумажных парашютах Гроховского, сбрасывал грузы в его картонажных мешках, контейнерах, видел его системы подцепок, много летал на транспортно-десантных планерах, дорога в небо которым была открыта тоже в КБ Гроховского. И Казаков тогда еще, во время Великой Отечественной войны, уже твердо знал, что зачинателем техники ВДВ был Павел Игнатьевич Гроховский.
Шли годы. Летчик Владимир Казаков стал писателем, автором многих книг об авиации и воздушно-десантных войсках. И здесь, на этой новой профессиональной стезе, его ждало неожиданное открытие: он обнаружил, что имя Гроховского почти не встречается на страницах истории нашей авиации.
Поиск привел писателя в архивы, к семье Гроховского, к встречам с бывшими работниками Осконбюро и Экспериментального института, к разрозненным публикациям 30-х годов.
Кроме упомянутых мною защищенных авторскими свидетельствами изобретений, заявок, Владимир Казаков нашел еще более ста разработок Гроховского и его сотрудников, порою удивительных до неправдоподобия, фантастичных, но живущих и до сих пор в чертежах, рисунках, фотографиях, конструкциях других авторов.
Около десяти лет Владимир Казаков собирал материал – и появилась книга о первом в мире конструкторе воздушно-десантной техники и его ближайших помощниках.
Я уверен, равнодушным к остросюжетному документальному повествованию никто не останется.
Игорь ЧУТКО, член Советского национального объединения истории и философии, естествознания и техники Академии наук СССРПролог
Чумазый паровозик, отфыркиваясь паром, с трудом вытягивал на пологий затяжной подъем два раздерганных зеленых пассажирских вагона и щерблённые пулями теплушки, набитые людьми. Их, казалось, выдавливает кто-то изнутри в широко раздвинутые двери, и лишь прочные брусья, положенные поперек проемов, не дают людям вывалиться.
Солнце прокаливало ржавчину на крышах. Внутри вагонов духота, мухи, резкий запах сизого махорочного дыма. В одном из купе на нижней полке, свободно раскинувшись, спал человек. Его голова покоилась на вещмешке, лицо прикрывала поношенная мичманка с продольной трещиной на лаковом козырьке. Из-под расстёгнутого матросского бушлата виделся зеленый френч и клинышек полосатой тельняшки. На спящем были синие кавалерийские брюки с вшитыми у колен лосинами, хромовые запыленные сапоги.
На багажных полках и на верхних спальных потели люди, умещаясь там по двое-трое. Внизу, напротив этого не то матроса, не то кавалериста, не то анархиста из красных отрядов, сидели человек шесть – мужики в поддевках и замызганных шинелях с чужого плеча, железнодорожник в полной форме, парень, похожий на рабочего, молодая крестьянка с круглой корзиной на коленях, полно набитой и прикрытой серой дерюжкой. Теснились, но никто не пересел к спящему, хотя место на его лежанке было. В то время и не церемонились, могли притиснуть к стенке любого, а то и на ноги сесть. Терпели, осторожничали, не решались.
И не великан лежал – человек среднего роста, довольно худой, если судить по узкому запястью темной руки, свешивающейся к полу. Другая рука пряталась между бедром и затертой стенкой под полой бушлата, из-под нее высовывался красный носок деревянной коробки маузера.
Старый вагон раскачивался, скрипел, колеса гулко бились о стыки рельсов, позвякивали торчащие куски разбитых стекол. Давя этот шум, орали – разговаривали мужики, обсуждая виды на урожай и дела – события.
Человек в бушлате спал, сквозняк шевелил его мягкие русые волосы. Не пробудился он и тогда, когда лязгнули буфера, ударив по ушным перепонкам, как хлопки разорвавшихся вблизи «лимонок». Не проснулся и от звуков редких выстрелов, и даже тогда, когда женщина, повернувшись к окну, вдруг истошно завопила, округлив налитые испугом глаза:
– Бандиты-ы-ы!
Спящим, мужчину в матросском бушлате, накрыли пестро одетые молодчики атамана попа-расстриги Никандра. От рывка лопнул тонкий коричневый ремешок маузеровской коробки. Подняли грубо, сорвали с плеч бушлат, встряхнули как куль.
– Кто таков есть?
Двое дюжих парней стянули руки за спиной петлей тонкого шнурка-удавки. Постарались так, что в одном месте брызнула кровью кожа; а щуплый, с вострым носом в прыщах ловко, сноровисто обшарил карманы. Заорал, открыв вонючую лягушачью пасть:
– Документ красный с печатью! Большак! Тащи его к батьке, робя!
Ударом пудового кулака меж лопаток выкинули в проход. С подножки сапогом в зад. Пропахал лицом и грудью моряк-кавалерист жесткую горячую землю полуденной июльской степи. Повернувшись на бок, поджал ноги и встал.
– А ну, пошел, гад! – завизжал прыщеватый.
Атаман Никандр – старик лет шестидесяти, волосами белый, носатый, щеки – ямы, глазищи сине-добрые – одетый в белый ватный татарский жар-халат, полулежал в тачанке рядом с пулеметом. Пил молоко из голубого эмалированного чайника, капли невидимо катились по седой бороде-клину. Бросил в руки одному из бандитов чистую, расшитую крестиками рушницу. Приказал:
– Оботрите лик грешнику! – И бросил связанному: – Исповедуйся, отрок, кто, откуда, зачем?
– Это большак-комиссар, батька! – заверещал востроносый с лягушачьей пастью и протянул атаману слегка помятый розовый квадратик картона.
– Погоди, не суетись, Крынзя, – буркнул Никандр, но бумагу взял. Щурясь, прочитал. – Хе, да ты, отрок, крупная птица в красном пере! И имечко твое как у святого… Павел. Если говорить будешь, помолившись и примиримся. Только не лги, взглянь, небушко чистое, бог неправду сразу увидит.
Пленник отвернулся. Он смотрел на поезд. Из тамбуров, дверей теплушек летели вещи и люди. Истошные крики, брань, стоны, свист плетей. Пыль у откоса. Тачанки, телеги спешно набивались барахлом. Людей делили на две неравные толпы, ту, что поменьше, держали под стволами винтовок.
– Поверните его лик ко мне, ребятушки, толкните поближе, – поставив чайник в ноги, ласково пропел Никандр. – Еще ближе… Вот так, ладненько.
В подножку тачанки уперлись колени пленника. Глаза в глаза. Выцветшие атамановы столкнулись с серыми, дерзкими. Не скоро оторвались друг от дружки. От напряжения закипела слеза на дряблом веке Никандра. И высохла.
Неторопливо, вяло зашевелились костистые руки попа-расстриги, вытащил он из-под задницы медный крест фунта два весом и неуловимо быстро клюнул острым ребром поперечины в плечо пленника. Хрустнула ключица. Зрачки пленного потемнели, расширились до век, пошатнулся он, но глаз не отвел. Разжал кровоточащие губы и плевком испачкал белоснежную бороду Никандра. Не дрогнул Никандр, ни на дюйм назад не подался.
Утерся поп-расстрига рукавом жар-халата, изрек спокойно, медовым голосом:
– На этом свете тебя оставлять нельзя, отрок. Строптив ты и жить будешь трудно. Конец у тебя один – предрекаю. И скорый. Так лучше уж сразу на небеса, чтобы не мучился в мире неправедном. Изыди в кучу! Красный мандат прилепите ему, грешнику, как дьявольский знак на грудь. Развяжите ему руки, пусть уйдет в тот мир без пут. Аминь!
В кучу – это к тем, кто под стволами наганов и обрезов, где пьяный гогот и свист нагаек.
Картонку мандата, прорвав грязным пальцем в середине, нацепили пленнику на пуговицу левого кармана френча. И в эту маленькую розовую мишень ударили почти в упор из трехлинейки. Пуля прожгла букву «н». Не упал, медленно сложил ноги красный командир. Лег на бок, на спину, раскинул руки, будто пытался обнять все, что вмиг терял. Не закрыл и светло серых глаз. Тогда слюнявый Крынзя, страшно недовольный, что не услышал стона или мольбы, влепил, матюгаясь, в грудь командира еще кусок горячей меди из браунинга…
Шел 1921 год.
Начало
Почти во всех делах самое трудное – начало.
