Альфред Хичкок - Истории, от которых не заснешь ночью
Это постоянство находишь во всех произведениях, откуда бы они ни появлялись: из Месопотамии, Египта, Анатолии, Феникии, Персии, Индии, Китая, Японии, Полинезии, Греции, Италии и обеих Америк. Это незыблемость я считаю ее живительной, ободряющей.
Хотите спросить, как и многие другие, какая разница между порнографией и эротикой? На этот вопрос дать ответ невозможно по той простой причине, что уже ее никогда не поймешь, поскольку вообще задаешь этот вопрос. Тогда уж можно довольствоваться тавтологией: порнография - это порнография, а эротика - это эротика. И наконец, скажем так, если хотите, между этими понятиями разница такая, как между прекрасным вином и плохим!
Очень жаль, что наша судебная система находится чаще всего в руках бескультурных идиотов, дураков, не способных определить различие.
Да что там, вот вам, пожалуйста, их отношение к эротическим скульптурам Огайо.
Али С. Рейем, член дипломатической миссии Турции в Нью-Йорке, рассказал мне впервые об этом искусстве в Огайо. Как он узнал об этом, я никогда не смогу раскрыть, но Али - коллекционер, а у нас у всех есть свои информаторы.
Я не смогу забыть тот вечер. Олоф Далштранд, Али и я все вместе мы ужинали в клубе. Олоф только что рассказал нам о своем новом приобретении, копии "Избранных сонетов для джентльмена Шекспира. По мнению известных специалистов в области истории литературы, существует только семь копий этого произведения. Осмелюсь сразу же заметить со всей скромностью, что две лучшие - в моей библиотеке. Но хватит отступлений. До сих пор Али казался задумчивым, рассеянным, почти отсутствующим. Он встретил с безразличием этот подвиг Олофа, таким заметным, что тот, несколько задетый, повернулся к турку и спросил его резко:
- А вы сами что успели купить за это время?
Али шумно вздохнул, выпуская воздух так, что сотряслось все его могучее тело.
- Ничего, абсолютно ничего. Я вообще-то попытался купить... но они не продавались.
Меня словно электрическим током ударило. Мой инстинкт коллекционера тут же проснулся. Я что-то учуял. Скосив глаза, я наблюдал за Олофом; он спокойно сидел, внешне даже очень спокойно, но его расширившиеся ноздри выдавали его с головой.
Али продолжал говорить, но так, как если бы ему стоило труда поведать о своем приключении:
- Вначале я думал, что речь идет о грубой шутке. Ну разве можно было предположить, что можно найти что-то ценное в этом заброшенном уголке, называемом Эмбо, в этом штате Огайо, полностью занятом сельским хозяйством. И тем не менее, принимая во внимание репутацию моего информатора, я все-таки туда отправился. В Эмбо люди произвели на меня впечатление таких же отсталых, как кочевники у нас в районе Агри-Даги. Я отправился по указанному адресу, прошел через двор, весь заполненный птицей и свиньями, неописуемо грязный, и постучал в дверь. Молчание. Я снова постучал. Ничего. Тогда я проник в амбар, вернее, в курятник. - Али глубоко затянулся сигарой, глаза его сияли каким-то дьявольским, но при этом невежественным огнем. - Они были там!
- Там было что? - вступил в разговор Олоф, вдруг занервничав, став каким-то раздраженным даже.
Али взметнул брови вверх:
- Как? Ах да, Статуи Любви Огайо, конечно!
Он погасил сигару и наклонился вперед; голос его стал серьезным, а от волнения даже хриплым:
- Они были прекрасны. Очаровательны! Совершенны! Все трое они возлежали на одной соломенной постели в позах ожидания. У одной из них были ноги...
Али прибегнул к жестам, описывая руками трех молодых женщин, скорее девушек, совсем юных, пятнадцатилетних, высеченных, из какого-то прозрачного, светящегося материала, похожего на мрамор из Kappap, слегка подкрашенный каким-нибудь ремесленником-кустарем, народным умельцем. Выражение грациозного бесстыдства, чувственные губы, сомкнутые в неутолимом желании, напряженные мышцы живота, вытянутые сухожилия бедер, асе способствовало тому, чтобы придать группе ауру невероятной чувственности.
- Простоял я с минуту абсолютно неподвижно, без сил сделать хоть какое-нибудь движение, - сказал Али, покрывшийся потом. - Я видел и тридцатый грот $99Айапты, и погребальную комнату Афродиты Эгинской, комнату, в которой она находилась перед смертью, видел закрытую коллекцию Рембрандта, и Лотрека, и Гогена... и ничто не может сравниться с этими скульптурами Огайо.
И чтобы подчеркнуть значимость своего рассказа, он добавил с некоторой напускной грустью:
- Даже панорама ваших наскальных рисунков, Эндрю.
- Ну продолжайте же однако, - сказал я мягко, по правде говоря, не веря в то, что эти произведения искусства могут достичь такого совершенства, и тем не менее тщательно прикидывая в уме, сколько мне понадобится времени, чтобы добраться до Огайо. Молчание Олофа было недобрым, вероятно, и он собирался пуститься в путь.
Али поджал губы и черты лица его исказились:
- Я собирался было подойти их потрогать, как вдруг ясно услышал щелчок взведенного курка за своей спиной. Я тотчас же повернулся и оказался лицом к лицу со скульптором, засаленным гением с глазами человека, явно подверженного галлюцинациям; выряженного в нечто вроде рабочей блузы. Одежда его издавала такое зловоние, что полностью заслоняло запах куриною помета. Он не произнес ни слова, но за него творило его ружье, а этот язык понятен всем и каждому во всех странах мира. Так мы простояли с минуту, рассматривая друг друга, а потом я сказал ему:
- Здравствуйте, сударь. Меня зовут Али Рейем. Я - из турецкой миссии, аккредитованной в Нью-Йорке.
Я вытащил свои документы, но глаза его не отрываясь смотрели на меня. Я сказал ему, что это самые красивые скульптуры, которые я когда-либо встречал. На него этот комплимент не произвел никакого впечатления. Тогда я решился спросить его, за какую сумму он бы согласился уступить их.
Наконец, он открыл рот и произнес неприветливо, мрачно, ворчливо:
- Они не продаются. А теперь убирайтесь или я убью вас.
- Несмотря на угрозу, я попытался все же поторговаться. Я предложил ему двадцать пять тысяч долларов. Одержимый покачал головой и вскинул ружье. Пятясь к двери, я бросил: "Пятьдесят тысяч!" Он наставил мне дуло прямо в живот. Торопясь выскочить из курятника, я крикнул ему еще раз: "Сто тысяч". Еще раз он ответил мне то же самое замогильным голосом:
- Они не продаются.
Али посмотрел на нас, на каждого поочередно.
- Я хорошо знаю людей, осмелюсь сказать, что в людях я никогда не ошибался. Я имел дело с сумасшедшим... гением, может быть, единственным со времен Микеланджело великим скульптором мира... но сумасшедшим. И никогда он не продаст, никогда! Представьте себе, я предпринял назавтра новую попытку, приехав к нему после обеда, и предложил ему чек на сто шестьдесят пять тысяч долларов. Он выстрелил, пуля пронеслась над моей головой. Забыв о гордости, достоинстве, я пустился наутек, скорее в свою машину. Он еще раз выстрелит! Я видел, как пули рикошетом проносились где-то рядом со мной в пыли. Птицы кудахтали и разлетались, обезумевшие от ужаса, в разные стороны. Одна курица угодила прямо в ветровое стекло моей машины. Этот безумный перезарядил ружье и дал третий залп уже тогда, когда я выбегал со двора. Так я вернулся домой. Это было неделю назад... С тех пор я не могу уснуть. Такие статуи... прекрасные, такие прекрасные... в пыли, в грязище, в курятнике.
