Далия Трускиновская - Дайте место гневу Божию (Грань)
Иначе он и не мог ответить.
После этих слов я не имела права спрашивать его о том, что случилось, куда делись Татьяна и Юрка. Я имела право только на догадку – и догадка эта была такова, что лучше бы мне было остаться дома и вообще никогда в жизни не задумываться, почему так давно не звонит семейство Нартовых.
Но я не осталась дома, я принеслась сюда – и, в конце концов, до вторника с его планеркой еще оставалось довольно много времени.
– Если я могу что-то для тебя сделать – ты скажи, – попросила я. – Может быть, тебе нельзя сейчас с кем-то встречаться – ну так я пойду и сделаю все, что нужно.
– Я подумаю, – пообещал он. – В самом деле, ты же можешь пойти к Кутехову… Да, а как же ты все это объяснишь?!.
– Вещий сон! – брякнула я. – Ты только скажи, что ему передать, а я уж придумаю, как это преподнести! Нартов, я же баба все-таки, врать умею.
– Он тебя в дурдом сдаст, – без тени юмора отвечал Нартов. – А если я к нему явлюсь, он сам себя в дурдом сдаст.
– А если анонимную записку подбросить? Он же знает твой почерк! Мало ли когда ты ее написал – а вот теперь принесли.
Нартов вскочил. Он был в ярости.
– Не могу я писать никаких идиотских записок! Ни хрена я сейчас не могу!
– А ты пробовал? Нет, ты скажи – пробовал?
Он промолчал. Заговорил он тогда, когда я уже думала – повернется и уйдет навеки.
– Я не могу… Я ни к чему не могу прикоснуться… Я не знаю – кто я, что я… Я не знаю, где я днем, у меня нет дня, нет промежутка между ночью и ночью… Я даже не знал, увидишь лы ты меня. Некоторые не видят…
Вставлять хоть одно слово было опасно – он бы замолчал. Но думать не возбранялось – и я подумала, что какие-то эксперименты он все же ставил. Может, выходил из мрака навстречу незнакомым людям.
– Я которую ночь хожу по городу и прощаюсь… – в его голосе было невероятное, обжигающее мою душу отчаяние. – На стадионе был, где мы стометровки бегали, простился. Вокруг школы обошел. В парке возле института сидел, по пляжу гулял. На что-то мне ведь дадено это время, как ты думаешь?
– Кем – дадено?
– Если бы я знал…
Вдруг он резко повернул голову.
– Ты что? – испугалась я.
– Ты слышала?
– Нет, а что?
Он вздохнул.
– Вот и все… Ну, иди в гостиницу. Скажи – от Нартова. Они там еще не знают.
– А ты?
– Я? Я рад, что хоть с тобой простился по-человечески. Ну, ступай.
Он говорил, как человек, который куда-то спешит. И эта спешка, это внезапное волнение мне совершенно не понравились.
– А ты?
– Не поминай лихом.
Он повернулся, но не успел сделать и двух шагов – я заступила ему дорогу.
– Что я должна была услышать?
– «Иди».
– Куда – иди?
– Мне кто-то сказал – «иди», очень отчетливо. Скорее даже приказал. Ну вот – иду. Наверно, обо мне наконец вспомнили.
– Погоди… Еще немного!..
Он не то чтобы улыбнулся – усы чуть шевельнулись, и только. Других улыбок от него ждать теперь не приходилось. Он был взволнован и всеми силами старался одолеть страх.
– Ступай, моя хорошая. Этот путь нужно пройти в одиночку… во всяком случае, мне всегда так казалось…
– Нет. Если бы меня не было – тогда другое дело. А я здесь. И я пойду с тобой, пока… пока не остановят!..
Он кивнул. Я поняла – другого ответа он от меня не ждал.
Мы вышли на улицу. Нартов показал рукой, откуда был голос. Улица была неестественно пустая и тихая. Мы пошли.
– Ты, главное, не бойся, – говорила я. – Ты жил честно, ты сделал все, что мог… жену любил, сына растил… Тебе бояться нечего!..
– Это так только кажется. Всякое бывало. Я убил двух человек.
– Надо полагать, это были замечательные люди, честные труженики и достойные семья… – я замолчала, не зная, можно ли сказать «семьянины», или русский язык предпочитает форму «семьяне». Честное слово, об этой ерунде я и задумалась всерьез, сопровождая того, кого могла бы полюбить, ни более ни менее как на посмертный суд.
– Да уж, труженики… – проворчал он. – С большой дороги. Один раз это была перестрелка с двумя скотами, которые заперлись на даче и взяли в заложники детей. Я его четко выцелил…
– Ты детей спас?
– Для того и стрелял. Другой раз мы их брали без оружия, а я все-таки каратек, коричневый пояс имею. Тоже в общем-то знал что делал…
– И кого спас?
– Никого не спас, просто нам втроем нужно было взять пятерых.
– Так ведь у тебя служба такая!
– Ага, служба…
Он боялся – и не желал показывать этого. Действительно, страшная вещь – держать отчет за все, чего в жизни понаделал. Но какая-то сила, имевшая тут все права, позволяла мне идти рядом, и я не знала, надолго ли это позволение, и должна была спешить.
– Нартов, ты помнишь, как мы ползали по тому подвалу? Как я твои штаны зашивала? Нартов, ты знал, что я тогда чуть ли не до утра пролежала с открытыми глазами?
Это было вранье, я так убегалась, что, невзирая на ожидание нартовской активности, заснула довольно быстро. Но я чувствовала – правду я говорю или вру, роли не играет, главное – не давать ему падать духом.
– Ты не представляешь, как я хотела, чтобы ты ко мне пришел! Ты так задирал нос, что я не могла идти к тебе первой! Но я лежала и ждала! Я к каждому шороху прислушивалась! А ты, как назло, голову на подушку – и без задних ног!..
Это, разумеется, тоже было неправдой – я знала, что он какое-то время не спал и ждал, чтобы я нанесла визит. Но пусть лучше спорит со мной, чем шаг за шагом его душа погружается в неведомое пространство, где страх – все гуще…
– Так ведь и я не спал! – возразил он.
– Ага, ты думал, если я предложила тебе переночевать, значит, постельное обслуживание входит в счет?
– Ну, не совсем так, но похоже… Ты действительно хотела, чтобы я пришел?
– Честное слово, очень хотела. И ты это понял – уже потом… Когда начал звонить и писать открытки. Угадала?
– Почти.
– Ты знал, что между нами никогда ничего не будет. Так почему же ты хотел привязать меня? Зачем тебе понадобилось это приятельство на расстоянии? Нартов, мы же почти четыре года не виделись! Еще удивительно, что мы узнали друг друга!..
Более нелепого выяснения отношений в моей жизни еще не бывало – надеюсь, что и не будет. Я хотела рассердить его, поссориться с ним, потом помириться, лишь бы заглушить в нем стыдный и унизительный страх.
А между тем улица лишилась домов по обе свои стороны, вместо них выросли деревья, черные и с черной же листвой, которая жесткими вырезными фестонами отчетливо рисовалась на затянувшей темное небо серебристо-молочной дымке. И еще – мы поднимались вверх, и, когда я подняла голову, то увидела – идем к стоящей на вершине холма церкви.
