Константин Якименко - Десять тысяч
Очередной, неизвестно какой по счёту коридор казался очень длинным; где-то в середине виднелся проём — ответвление вправо. Внезапно из проёма возникла человеческая фигура. Грязный оборванец с виду: чёрная двухнедельная щетина, безобразно спутанные волосы, рваная тёмно-синяя куртка, примерно такие же штаны — только кожаные сапоги выглядели вполне прилично. Он вышел на середину прохода и встал нагло, уперев руки в бока. Смотрел на Инну ухмыляясь — как шакал, охотящийся на падаль. Стоял, несомненно ощущая своё превосходство — ждал, что она будет делать.
Она тоже остановилась. А-а! Так этот отброс общества, этот подземный бомж, этот маньяк собирается её ограбить? Забрать с таким трудом добытые десять тысяч — а её саму, небось, пристукнуть без лишних разговоров. И он имеет наглость думать, что она так просто дастся всё это над собой свершить? Так ты сильно ошибаешься, дружище, ты очень жестоко ошибаешься! Глупый ты, дурачок, ой глупый… Я здесь чужая понял?! Думаешь, это ты такой крутой бандит, законы тебе не писаны? Так мне они теперь тоже не писаны!
Инна аккуратно поставила «дипломат» у стены. Зубы стучали, но только от холода — страха не было. Медленно, через силу подняла левую руку с пистолетом; стало тяжело, и она помогла себе правой. Сама была как хищница — одичавшая, давно вышвырнутая своими хозяевами на улицу обезумевшая кошка. Ну что, подумала, что ты теперь скажешь — а, гроза подземелий? На испуг думал взять? Не выйдет у тебя, дружок, не выйдет, пуганые мы. Молча, не произнося ни единого слова, не издавая ни единого звука, наводила прицел. Это ведь совсем не сложно, ничего сложного: нажать тут… Лучше бы прямо в голову — тогда точно насмерть. Но руки дрожат, чёрт, проклятый морозильник, так что в сердце будет надёжнее…
Оборванец, однако, оказался не глуп. Осознав, что с ним собираются сделать, он в момент юркнул обратно в боковой ход и тут же исчез с глаз. Инна постояла на месте несколько секунд. Струсил, значит? Твоё счастье, идиот! Скажи спасибо, что я стрелять ещё не научилась, а то бы уже лежал сейчас с продырявленной башкой! Она снова спешила вперёд — теперь быстрый темп ходьбы ещё и помогал ей согреться. Нет уж, повторяла, вы меня не остановите — даже и не мечтайте! И не мечтайте!
Когда она проходила мимо бокового ответвления, правая нога зацепилась за подножку. Инна, растянувшись, полетела вперёд, выпустив чемоданчик; ещё в полёте констатировала спокойно: вот и всё. Вообразила, дура, что если держишь в руках пистолет, то уже можешь воевать ах-ах, вы ж подумайте, тоже мне: Лара Крофт — расхитительница гробниц! Ну, всё. Сейчас шарахнет по голове, и будет делать всё, что ему нравится… Эх ты, несчастная юная Инночка! Не судьба, не судьба…
Звонкий стук шагов удалялся вправо. Так что же — он ушёл? Значит, ушёл. Не тронул её и ушёл. Забрал «дипломат», не тронул её и ушёл… Забрал «дипломат»!!!
Инна подхватилась мгновенно; зацепилась ногой за юбку, потянула и разорвала её. Странно, подумала, что это не случилось гораздо раньше. Не мешкая, побежала в правый коридор — он оказался коротким, и вор его уже миновал. Дальше туннель сворачивал влево — параллельно тому, в котором её ограбили. Скорее же, ради всего святого! Она повернула — слава богу, этот ход тянулся вдаль на много метров, и беглец с чёрным чемоданчиком — с её, чёрт возьми, чемоданом! — был хорошо виден впереди.
— Стой! — отчаянно закричала Инна ему вслед. Он оглянулся, но даже и не подумал затормозить.
Ну что ж, дурачок, сам виноват! Не хочешь по-хорошему — будет тебе по-плохому! Она не теряла времени — подняла пистолет, навела на цель и спустила курок. Раскат грома в подземной тиши прозвучал оглушительно; оборванец на миг обернулся, бросил короткий взгляд на свою преследовательницу — и со всех ног понёсся к спасительному повороту. Ну неужели же я всю жизнь буду такой неумёхой? — подумала Инна. Она прицелилась ещё — и нажала ещё. Вор продолжал убегать; ну всё, сказала сама себе, в конце концов, терять мне нечего. Она выстрелила снова он всё ещё уходил; ну ничего, гад, ничего! — без всякой паузы она нажала на спуск ещё раз… и ещё… и ещё…
Он упал, когда до угла оставалось каких-нибудь пару шагов. Очевидно, был не мёртв — только ранен; Инна уже спешила к нему. Вор повернулся к ней лицом: сам весь трясся, как в лихорадке; рваная дыра наблюдалась на бедре, другая — возле левого плеча, совсем недалеко от сердца. Она подошла ближе и надменно смотрела сверху на того, кто ещё недавно пытался ей угрожать.
— П-пожалуйста! — бормотал оборванец. Голос был весь перепуганный и какой-то изломанный — как и сам его обладатель, который теперь скорее напоминал обессилевшего затравленного волка. — П-пощади! В-вот чемодан, з-забирай!.. Забирай, ух-ходи, я не трону… Б-больше ник-когда, обещаю… П-пожалуйста!..
Как будто её хоть сколько-нибудь интересовало его «никогда»! Инна окинула его взглядом снежной королевы — всю его сжавшуюся, казавшуюся теперь такой беспомощной фигуру. Дико расхохоталась; прицелилась.
— Н-не н-надо! — закричал несчастный вор, срывая свой слабый голос; подземелье отвечало тусклым унылым гулом.
— Никому нельзя доверять, — её слова звучали так же холодно, как выглядела она сама. Затем пуля ударила его в сердце.
Оборванец чуть дёрнулся напоследок, негромко вскрикнул и затих. Инна шагнула вперёд, за «дипломатом»; остановилась: а если он ещё жив? Как там полагается — контрольный в голову? Снова прицелилась и нажала — пистолет не издал ни звука.
Выходит, на этого бандита она растратила весь свой боезапас? Ну и чёрт с ним! Она отшвырнула прочь бесполезное теперь оружие — левая рука наконец освободилась: она была уже совсем ни на что не годна и только болталась на плече, как гроздь винограда. А ведь это, действительно, просто, подумала Инна. Когда знаешь, что иначе нельзя — то просто… А мне иначе было нельзя — ведь правда? Ну правда же? Ещё бы это не было правдой, ах-ха-ха! Я — чужая, повторила уже в который раз. А потусторонний голос глубоко внутри вдруг спросил: кто же ты теперь фанатичка? Или уже маньячка?
Она продолжала бежать, скакать, лететь по коридорам. Ничто уже не имело значения. Ни мороз, ни все прочие возможные и невозможные препятствия и страхи — ничто, только выход. Инна рвалась к предполагаемому выходу; в голове бессмысленно вертелась фраза: чужие здесь не ходят. Тут же она переложила её под музыку и принялась петь про себя:
«Чужие здесь не ходят,
И там они не бродят
Из подземелья мрачного
На свет они выходят!»
Напевая эту песенку, безумно уставшая, истерзанная, замёрзшая, но всё ещё живая и полная убийственной энергии, она уносилась в неизвестность.
